Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
Россия также произвела процесс сакрализации одного лица — Путина. Сегодня становится понятным тост В. Суркова после первой победы Путина — «За обожествление власти». Это можно понять так, что только сакральная власть может выполнить стоящие перед страной непосильные задачи. Хотя в тот момент этот тост вызвал оторопь и непонимание.
Мы объединили эти две сакрализации — Сталина и Путина — в одну при всей разности фигур и времени по той причине, что при их сакрализации используется один и тот же инструментарий.
Путин закрыт (пока) от серьезных репрессий одной фразой, которая была у него в начале карьеры и которую вспомнил Г. Павловский. Путин тогда еще не был в роли «преемника» Ельцина: «Чрезвычайное положение[…] власть может объявить только в одном из двух случаев: либо если она для народа своя, родная, либо если она страшна. Ни того, ни другого у нас нет, поэтому любые ЧП исключены»[1028]. Правда, став первым лицом, он — в другой ситуации, теперь ему есть что терять.
К сакрализации отнесем и фразу В. Володина: «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России»[1029], которая является таким сознательным завышением образа, что она скорее подходит к Сталину, чем к нашему времени. В 1939 году А. Микоян написал близкую фразу: «Сталин — это Ленин сегодня». То есть здесь поднимаемый на сакрализацию объект ставится рядом с уже легитимизированным сакральным объектом. И это равенство увеличивает его сакрализацию. Если Ленин легитимизировал Сталина, то теперь Россия легитимизирует Путина.
В своих многочисленных выступлениях Г. Павловский упоминает следующие характеристики, возникшие в ходе избирательной кампании «Преемник». Часть из них можно рассматривать как инструментарий, генерирующий сакральность:
• безальтернативность Путина,
• Путин решает все в стране,
• путинское большинство[1030][1031].
Подчеркнем самое важное: эти фразы не столько описывают реальность, сколько создают ее. Причем в ряде случаев они придуманы даже не со стороны Путина, а со стороны его оппонентов, но потом власть подхватила их, поняв их значимость. Бесконечное тиражирование приводит к тому, что из простых высказываний они становятся аксиомами системы, отталкиваясь от которых выводятся все остальные составляющие.
Результатом сакрализации стало и то, что поскольку Путина убирают от негатива, перенося его на других, возникает фраза Павловского: «Все чаще в обществе возникает вопрос: знает ли Путин о том, что происходит? О том или ином аресте, уголовном деле, рейдерском захвате? У меня нет уверенности, что он в силах контролировать эти процессы».
Полностью однотипно происходило это же и в сталинское время. Люди, которых пытали, расстреливали во времена большого террора, думали, что Сталин ничего этого не знает. Они могли кричать во время собственного расстрела «Слава Сталину». То есть сакральность образа была столь высока, что не поддавалась никакому сомнению. Даже умирая, человек не терял эту сакральность Сталина.
Путина, кстати, характеризуют хорошо подготовленные экспромты. Это, например, удачные языковые (даже скорее, можно сказать, коммуникативные) формулировки типа «мочить в сортире», переводящие ситуацию на уровень обыденных смыслов, которые близки массовому сознанию. Хотя Павловский хитро ушел от прямого ответа при комментировании этой фразы, сказав, что любая импровизация — это заготовка.
Даже министры плетут венки сакральности своему боссу: «Владимир Мединский, твит в день рождения Путина, 7 октября 2017 года (здесь любопытно, помимо прочего, чередование строчных и прописных букв):
Князь Владимир Святой дал России Веру.
Владимир Путин вернул веру в себя и свою Страну.
И указал нам Путь.
В этом нарративе формулируется и транслируется внутренне логичный, последовательный проект своего рода „гражданской религии“, покрывающей священным ореолом, приписывающей качества сакрального и сотериологические функции как государству (отождествляемому с нацией) в его институциональном измерении, так и верховным носителям государственной власти, также отождествляемым и с первым, и со второй»[1032].
Как Сталин не имел того отношению к самой революции, которую ему приписали придворные историки, так и Путин не имеет никакого отношения к победе в войне 1941–1945 гг. Но свойства сакральности таковы, что одна из них всегда поддержит другую. Вдвоем они сильнее, чем были бы поодиночке.
Приведем таблицу, где эти сакральности соединены воедино:
Советские и постсоветские сакрализации.
СОБЫТИЕ № 1 — ЧЕЛОВЕК № 1.
СССР — Революция 1917 г. — Сталин.
Россия — Победа в войне — Путин.
В результате Россия попадает в определенное повторение истории. Вот как видит это Д. Быков: «Есть имитационность исторического процесса. Нет ощущения реального хода. Ну не принимать же за реальный ход времени якобы имеющее место поднятие с колен, собирание земель, — все эти шовинистические глупости, которые говорят шовинистические глупцы. Нет, это именно на самом деле имитация. Или там „новая элита“, „собирание новой элиты“… Это люди, которые ничего элитарного не умеют делать, они только хотят истреблять старых врагов. Вот что они хотят. И, кроме истребления, у них никакого пафоса нет. Да дурить молодых, безусловно. На самом деле это пафос реваншистский, а не созидательный. Не хватает движения времени»[1033].
И, вероятно, как следствие, приходит повтор инструментария. Память государственных институтов сильнее памяти людей. Люди могут не знать, люди могут забыть, но институты помнят все. Кстати.
Руководители всего постсоветского пространства переселились в кабинеты ЦК (каждый в свой) и принялись точно так руководить, уделяя минимальное внимание мнению населения.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
