Первые три года он сидел на скамейке напротив двери больничной палаты, нетерпеливо подпрыгивал и, если кто-нибудь входил в палату сразу же извергал на него свою неразбериху. В противном случае он просто спокойно сидел и бубнил бессмысленный набор слов самому себе.
Несчетные терпеливые усилия психиатров, психологов, сиделок, работников социальной службы, другого персонала, даже других пациентов добиться от него какого-то вразумительного высказывания были напрасны. Речь Джорджа состояла исключительно из бессмысленного набора слов. Эриксон стал работать в госпитале на шестом году пребывания Джорджа в больнице. Он разработал план лечения Джорджа. Эриксон велел секретарю стенографировать произносимые Джорджем тексты. После длительного изучения стенограмм Эриксон составил свой собственный набор слов, позаимствовав у Джорджа его интонации. Затем Эриксон стал приходить в палату и садился рядом с Джорджем на скамью, постепенно увеличивая время своего пребывания там, пока оно не достигло часа, при этом он не произносил ни слова. В следующий свой визит Эриксон представился вслух, обращаясь в пустое пространство. На следующий день он обратился к Джорджу. Джордж ответил тревожным словоизвержением, не имеющим смысла, на что в ответ Эриксон спокойно проговорил свой текст, также лишенный содержательности. Джордж выглядел озадаченным, снова начал было высказываться, а Эриксон и на это ответил тирадой, состоящей из изготовленного заранее набора слов. Это продолжалось примерно шесть раз, а затем Эриксон ушел заниматься другими делами.
На следующее утро пациент и врач обменялись адекватным приветствием, назвав друг друга по имени. Затем Джордж произнес длинный монолог, пользуясь своим набором слов, в ответ на что автор (Эриксон) вежливо отвечал таким же образом. Затем последовал обмен короткими и длинными восклицаниями из бессвязных слов, пока Джордж не замолчал; тогда автор отправился выполнять другие свои обязанности. На другой день Джордж в течение четырех часов без остановки издавал бессмысленные восклицания. Эриксон сидел рядом с ним, отвечая в его манере, пропустив время ланча. Джордж продолжал говорить еще в течение 2 часов, на что Эриксон отреагировал двухчасовым монологом. Все это время Джордж смотрел на часы.
На другое утро Джордж правильно ответил на обычное приветствие, однако добавил к этому два бессмысленных предложения. Автор ответил равной по количеству текста бессмыслицей. Джордж возразил: «Говорите со смыслом, доктор».
— Разумеется, я был бы рад. Как ваша фамилия?
— О’Доновэн. Вот наконец-то нашелся кто-то, кто умеет задавать вопросы. За пять лет в этой чертовой дыре… (к чему были добавлены одно-два бессмысленных предложения).
Автор ответил: «Я рад, что узнал вашу фамилию, Джордж. Пять лет — слишком это много». (И добавил парочку бессмысленных замечаний.) Как можно было ожидать, Джордж в конце концов рассказал свою историю, и, как всегда, в беседах с ним, можно было услышать несколько абсурдных конструкций из его любимого набора. Последующее наблюдение за ним и лечение протекали великолепно. Хотя он так полностью и не освободился от привычки к бессмысленным текстам, но они трансформировались в нечто вроде бормотания. Через год он смог оставить больницу и найти работу. Он поддерживал контакт с врачами и сообщал, что у него все в порядке.
Он еще мог, как часто это случалось во время последующих визитов, отпускать нелепые замечания и добавлял: «Нет ли в этом сходства с бессмыслицей нашей жизни, доктор?», на что он явно надеялся получить в ответ сочувственное выражение согласия с добавлением короткого бессмысленного восклицания. Через три года после его выписки из больницы, в течение которых он был достаточно адаптирован, контакт с ним был утрачен, если не считать поздравительных открыток из другого города. Эриксону удалось ограничить болезненную привычку Джорджа, в подражание ему генерируя свой собственный набор слов. Это поставило Джорджа перед выбором: либо, в ответ на свои бредовые высказывания, подолгу слушать бессмысленные тексты, придуманные Эриксоном, либо прекратить бредить самому.
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ
Эриксон также всячески приветствовал и принимал использование сопротивления (упрямства), создавая парадоксальные ситуации, когда выбор сопротивления в качестве основной точки приложения сил становился этапом терапевтической тактики. Так, если его пациент говорил: «Я не могу…», Эриксон мог согласиться и даже потребовать, чтобы пациент ни в коем случае не делал того, о чем идет речь, формируя тем самым ситуацию сотрудничества. В одном из таких случаев (Хэйли, 1973) Эриксону привели мальчика, ученика седьмого класса, который не умел читать. В разговоре с мальчиком Эриксон выяснил, что тот мечтал отправиться летом на рыбалку с отцом, а вовсе не работать с репетиторами. В своей типичной манере Эриксон поощрял стремление мальчика забыть об обучении чтению. Вместо этого он сконцентрировал его внимание на отцовской рыбалке. Эриксон вытащил карту, оба стали рассматривать ее и искать места, где рыбачил отец мальчика. Они вместе попытались определить названия городов на карте. Важно отметить, что они не читали названия, а только находили их местоположение:
«Я специально путал местоположение некоторых городов, а он должен был поправлять меня. Я пытался найти на карте город Колорадо-Спрингс и показал его в Калифорнии, а он исправил меня. Но он не читал, он только исправлял меня. Он быстро научился определять местонахождение всех городов, которые нас интересовали. Он не осознавал, что читает их названия. Мы очень приятно провели время, глядя на карту и разыскивая хорошие места для рыбалки. Ему нравилось приходить и разговаривать о рыбаках и о разных видах рыб из энциклопедии. Ближе к концу августа я сказал: «Давай сыграем шутку над твоими учителями и родителями. Тебе сказали, что в начале школьного года тебе надо будет пройти тест на чтение. Твои родители волнуются, как ты с этим справишься, твой учитель тоже. Ты берешь текст первой ступени и старательно запинаешься, читая его. Читай весь текст из рук вон плохо. Когда будешь читать текст второй ступени, работай немного лучше, еще немного лучше читай текст третьей ступени. На восьмой ступени читай отлично».
Он счел, что это замечательная шутка, и все проделал именно так. Потом он с наслаждением рассказывал мне все подробности, — как побледнели лица его родителей и преподавателя. Если бы он прочел текст первой ступени правильно, он признал бы себя неправым. Но когда он якобы плохо справился с ним, а затем к седьмой и восьмой ступени стал читать отлично, это сделало его победителем. Ему удалось озадачить учителя, поставить в тупик родителей и выйти победителем».
В этом случае Эриксон поддерживал «сопротивление» мальчика и использовал его для достижения рапорта и формирования сотрудничества с ним. Разрешив мальчику не учиться читать, он дал ему возможность, в конечном итоге, самому сделать правильный выбор и овладеть навыком чтения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Как мастер гипноза и психотерапевт, Эриксон утвердил высокий стандарт совершенства в этой области, известной своей таинственностью, неопределенностью, противоречиями и тенденцией к шарлатанству и мистицизму. Он написал замечательные статьи во многих областях теории измененного состояния сознания, вызываемого трансом. Хотя его работы затрагивают разные стороны гипнотизма, Эриксон не сформулировал общих положений, объясняющих это явление. Не существует «теории гипноза Мильтона Эриксона». Он не столько совершил какие-то революционные открытия в области гипноза, сколько увеличил доверие к нему как к предмету, достойному научного изучения.
