Не было никаких удобств — ни радио, ни телевидения, ни даже лампы у кровати. Все в этой комнате принадлежало миссис Смитвик, начиная от разнокалиберной посуды из толстого фарфора и заканчивая картиной с лебедями, которая прикрывала пятна на обоях. Мэл чувствовала, что зашла в тупик.
Как долго она еще будет мыть грязную посуду и сдерживать крик? Сколько она еще будет приходить по вечерам уставшая и плакать до тех пор, пока ее не одолеет сон?
Ее преследовало лицо Ника. Он не выходил у нее из головы с раннего утра до поздней ночи. Каждый день Камелия обвиняла себя в том, что сделала в то последнее утро в «Окландз». Она проклинала себя за то, что не уехала оттуда на шесть месяцев раньше. Она вспоминала Магнуса, и ей становилось еще хуже, мало того что она очень скучала по нему, она еще и не знала, в каком он сейчас состоянии. Может ли он ходить? Была ли его речь повреждена, как у большинства после удара? Камелия знала, что перед Рождеством он вернулся в «Окландз»: она позвонила в отель, но девушка в приемной сказала, что Магнус прикован к инвалидному креслу. С тех пор, когда бы она ни звонила, отвечали миссис Даунис или Салли, и Мэл приходилось бросать трубку.
Она очень скучала по своей комнате, по красивым пейзажам и по служащим, которые стали ее друзьями. Иногда она чувствовала себя такой одинокой, что смерть казалась ей лучшим средством от душевной боли.
— Ты просто устала, — прошептала она, глядя в зеркало, потом сняла темно-синий костюм и повесила его на крючок. Волосы потускнели, глаза стали мрачными, кожа пожелтела. Она похудела, плечи опустились. Даже лифчик стал слишком велик для нее.
Осенью Камелия хотела написать Магнусу, чтобы рассказать ему, почему она ушла так поспешно и почему не может вернуться. Но она не знала, сможет ли он самостоятельно прочитать письмо. А если оно попадет в чужие руки, у него будут неприятности. Теперь Мэл знала, что никогда ему не напишет. Она навсегда покинула Магнуса ради его же семьи.
Ей хотелось собрать вещи, купить билет и улететь куда-нибудь, но она понимала, что побег — это не выход. Необходимо начать новую жизнь. Надо только найти достойную работу и постоянное жилье.
Мэл разбудило шипение сбежавшего молока. По серому утреннему свету она догадалась, что проспала с четырех вечера до шести утра.
Дрожа от холода, она встала с кровати, включила обогреватель, поставила чайник и залезла обратно под одеяло. Она ждала, пока закипит чайник, а в комнате станет немного теплее.
Выпив вторую чашку чая, Камелия почувствовала, что успокоилась. Ей стало гораздо лучше. Может быть, это был знак, что она наконец-то начинает забывать Ника?
Кафе «У Пегги» находилось в захудалой части улицы Кингс-роуд, там, где в больших домах сдавались комнаты, которые занимали странствующие художники, музыканты и большое количество беженцев шестидесятых, все еще цеплявшихся за философию, астрологию, коричневый рис и свободную любовь. В этом районе по-прежнему находились магазины для хиппи, в которых продавались свечи ручной работы, благовонные палочки, индийские одежды и карты Таро. Кафе «У Пегги» втиснулось между магазином осветительных приборов и магазином подержанных вещей под названием «Бизаре». Это было единственное кафе, в котором продавали дешевые домашние блюда с шести утра до девяти вечера.
Переходя Кингс-роуд, Мэл вздрогнула. Через закопченное окно она увидела Пегги, изо рта которой торчала сигарета. Камелии уже удалось отучить Артура совать пальцы в чашки, она убедила своих хозяев в том, что бутылки с соусом будут выглядеть гораздо привлекательнее, если вытереть их горлышко. Но ей все не удавалось победить их привычку курить за прилавком!
— Привет, милая, — весело поприветствовала ее Пегги. — Ты сегодня рано!
Пегги было далеко за сорок, но у нее было тело двадцатилетней девушки и пышные крашеные светлые волосы. Несмотря на неряшливость, она очень гордилась своей внешностью. Сегодня она была в узких розовых брюках и коротком топе, который выгодно подчеркивал ее талию и узкие бедра. Жаль только, что лицо Пегги не соответствовало телу — вокруг глаз залегли глубокие морщины, а розовый тональный крем еще больше их подчеркивал. Мэл несколько раз видела, как дальнобойщики щипали или хлопали Пегги по заднице, но с ужасом смотрели на ее лицо, когда она поворачивалась.
— Я сегодня полна энергии, — улыбнулась Мэл, проскользнула под прилавком, повесила пальто и повязала фартук поверх джинсов.
Для нее было делом чести никогда не показывать Артуру и Пегги того, как она расстроена и одинока. Из-за того, что Камелия была уверена в себе, умела хорошо говорить и знала рецепты шикарных блюд, они решили, что она принадлежит к знатному роду. Мэл охотно им подыгрывала. Пегги насмехалась над каждым, кто, по ее мнению, относится к высшим слоям общества, но, тем не менее, не задавала вопросов. Если она думала, что Мэл таскается по трущобам в знак протеста, пусть так и будет. Лучше слушать саркастические замечания, чем слова сочувствия или нескромные вопросы.
— Какое сегодня дежурное блюдо? — спросила Мэл, становясь за прилавок.
— Как насчет гуляша? — предложила Пегги, наливая себе чашку чая. Как всегда, играло радио, доносился голос Слейда «Послушаем, как шумно».
— Его долго готовить, — задумчиво произнесла Мэл. — Я лучше сделаю его завтра. Как насчет лазаньи?
— Не знаю, что покупатели делали бы без тебя, — ухмыльнулась Пегги. — Ты изменила наш имидж, милая.
Мэл улыбнулась. Пегги разочаровалась бы, узнав, что изысканный вкус у Камелии выработался не во время обедов в шикарных ресторанах и учебы в элитной школе, она просто помогала Антони и заглядывала в его рецепты. Полгода назад Пегги и Артуш неодобрительно фыркнули, когда Мэл стала использовать травы, специи и чеснок, но интерес покупателей к ее запеканкам и специальным блюдам из лапши смягчил хозяев.
— Как пошло вчера карри? — поинтересовалась Мэл, усаживаясь за столик. Сейчас было только два посетителя, которые поглощали гигантские сэндвичи с беконом и пили чай, не отрываясь от газеты «Дейли миррор».
— Была только одна жалоба на то, что блюдо слишком горячее, но всем остальным понравилось, — ответила Пегги, протирая грязной тряпкой стекло витрины для пирогов. — Арт съел вчера на ужин последний кусочек.
Мэл заметила, что стекло стало грязнее, чем раньше. Она забылась и предложила Пегги взять чистую тряпку.
— Придираешься? — огрызнулась Пегги.
Мэл многое здесь не нравилось: сырые отбивные лежали целый день в душной кухне, жареное и нежареное мясо складывалось вместе в холодильник. Всю ночь на полу лежали объедки, привлекая мышей. Но Мэл приходилось быть терпеливой и дипломатичной, потому что веселая добродушная Пегги, какой она в основном и бывала, могла наброситься на нее, словно змея, брызгая ядом и дрожа от ярости.
Пегги и Артура сложно было понять. Они тратили огромные суммы на одежду, их квартира над кафе была обставлена шикарной мебелью. Но они не хотели покупать новый холодильник или постелить новый пол, который было бы легче мыть. Им нравилось, что за блюдами Мэл в обеденное время выстраивается очередь, но, несмотря на это, они не повышали ей зарплату. Чем больше Мэл брала на себя, тем меньше они работали. Они смеялись над новым меню и никогда ее не хвалили. Мэл несколько раз слышала, как Пегги спрашивала у покупателей:
