— Ты не мог бы перехитрить моего отца! — вскричала она, вскочив на ноги, и зашагала из угла в угол.
В своем алом блестящем платье моя мать выглядела, как яркий язык пламени, этот цвет придавал темно-фиолетовый оттенок ее глазам, которые метались от одного из нас к другому. Затем, когда я уже устала следить за ней, мятущейся, одичалой, растерявшей все свое королевское величие, глаза ее вдруг остановились на ее матери — старой женщине, обмякшей в своем инвалидном кресле, как будто она была без костей. Ее шишковатые пальцы вяло теребили шерстяной платок, но изуверские серые глаза горели сильным и подлым огнем. Я видела, как встретились взгляды матери и дочери. Эти серые глаза, они никогда не менялись, не смягчились с возрастом или от страха преисподней, которая ее ожидала.
И, к моему удивлению, моя мать вышла из этого противостояния с гордо выпрямленной спиной, победив в этом поединке двух характеров. Она снова заговорила, но уже бесстрастно, как будто речь шла о ком-то другом. Это было все равно что слушать женщину, которая говорит и знает, что каждое ее слово лишь приближает ее конец, но ее это уже не тревожит: в самом деле, я уже одержала над ней победу, и она обращалась теперь ко мне, как к самому строгому своему судье.
— Хорошо, Кэти. Я знала, что рано или поздно мне придется смотреть тебе в лицо. Я знала, что именно ты вырвешь у меня всю правду. Ты всегда видела меня насквозь и догадывалась, что я не совсем та, кого строю из себя перед вами. Кристофер любил меня и верил мне. Но ты — никогда. И все же поначалу, когда погиб ваш отец, я старалась делать для вас все, что было в моих силах. И когда я попросила вас приехать сюда и пожить здесь какое-то время тайно, пока я не завоюю вновь благосклонность своего отца, я верила, что так оно и будет. Я в самом деле не думала, что это затянется больше чем на день-другой.
Я сидела окаменев и не отрываясь смотрела на нее. Ее глаза безмолвно умоляли меня: «Пощади, Кэти, поверь мне! Я говорю правду».
Затем она повернулась к Барту и с болью заговорила об их первой встрече в доме у кого-то из друзей.
— Я не хотела влюбляться в тебя, Барт, не хотела, чтобы ты оказался втянутым в эту неразбериху. Я хотела рассказать тебе о детях и о том, что им грозит со стороны их деда, но в тот момент, когда я собралась это сделать, ему как будто стало хуже, и он вот-вот мог умереть, поэтому я отложила этот разговор и успокоилась. Я надеялась, что, когда в конце концов я расскажу тебе все, ты поймешь меня. Это была большая глупость с моей стороны, ведь если слишком долго хранить какую-то тайну, то раскрыть ее становится все труднее. Ты хотел на мне жениться. Мой отец упорно возражал. Мои дети изо дня в день просили выпустить их. И хотя я знала, что у них есть все основания жаловаться на свою жизнь, я возненавидела их за то, что они все время доставали меня, заставляли меня чувствовать себя виноватой и стыдиться себя самой, тогда как я старалась сделать для них все, что в моих силах. И именно Кэти, всегда только Кэти больше всех стояла на своем, как бы я ни задаривала ее.
Она бросила на меня еще один долгий страдальческий взгляд, как если бы это я причиняла ей невыносимые мучения.
— Кэти, — прошептала она, и ее страдальческие глаза немного озарились, когда она вновь обернулась ко мне, — я правда делала все, что могла! Я говорила своим родителям, что у всех вас есть скрытые недуги, особенно у Кори. Но им угодно было думать, что это Господь наказывает моих детей, поэтому они отнеслись к этому, как к должному. А у Кори одна простуда сменялась другой, да еще эта аллергия. Как ты не видишь, чего я добивалась: просто сделать вас немного больными, чтобы вызволить вас оттуда и поместить в клинику, а затем сообщить матери, что вы все умерли. Я брала самую каплю мышьяка, я не хотела вас убивать! Я только хотела, чтобы вы почувствовали недомогание, чтобы я могла увезти вас!
Глупость и нелепость такого рискованного плана привели меня в ужас. Потом я подумала, что она врет, придумывает себе предлоги, чтобы оправдаться в глазах Барта, который смотрел на нее очень уж странно. Я улыбнулась ей, хотя внутри мне было так больно, что хотелось плакать.
— Мамуля, — сказала я ласково, перебивая ее, — ты что забыла, что отравленные пончики появились уже после того, как дед умер? Тебе не было нужды обманывать покойника.
Ее глаза затравленно метнулись к бабке, которая с отвращением смотрела на дочь.
— Да! — вскричала мама, — я знала это! Если бы не это приложение к завещанию, мне никогда не пришлось бы прибегать к мышьяку! Но отец оставил вместо себя нашего дворецкого Джона, и ему надлежало следить, чтобы я не нарушила запрета и не освободила вас из вашего плена, по крайней мере, не раньше, чем вы бы все умерли! А если бы он ослушался, то моей матери надлежало проследить, чтобы ему не досталось ни гроша из тех пятидесяти тысяч долларов, что отец обещал ему. Была еще и моя мать, которая хотела, чтобы Джон получил все!
Воцарилась зловещая тишина. Я пыталась переварить все это. Значит дед все время был в курсе и хотел оставить нас пленниками до конца дней? Но и этого ему показалось мало, он решил заставить ее умертвить нас? Тогда он еще большее чудовище, чем я думала! Не человек! Затем я посмотрела на нее, как она выжидает, как ее руки перебирают невидимую нить жемчуга, и я поняла, что она лжет. Я посмотрела на бабку и увидела, как она нахмурилась, силясь возразить. В ее глазах стояло негодование огромной силы, казалось, она готова опровергнуть все, что только что поведала нам моя мать. Но ведь она ее ненавидит. В ее интересах заставить меня поверить в самое худшее о своей матери. Господи, помоги мне узнать всю правду!
Я взглянула на Барта, стоявшего перед камином: он смотрел на жену такими глазами, будто видел ее впервые и то, что ему открылось, вызывало у него ужас.
— Мама, — начала я опять ровным голосом, — что ты сделала с телом Кори? Мы облазили все окрестные кладбища и проверили их архивы, но нигде не нашли мальчика восьми лет, скончавшегося в последнюю неделю октября 1960 года.
Она сглотнула, затем заломила руки, и все ее бриллианты засверкали.
— Я не знала, как поступить с ним, — прошептала она. — Он умер еще по дороге в клинику. Он вдруг перестал дышать, я обернулась и увидела, что он мертв. — От воспоминаний она всхлипнула. — Я ненавидела себя в тот момент. Я знала, что меня могут обвинить в убийстве, но я не хотела его смерти! Я только хотела, чтобы он заболел! Тогда я бросила его тело в глубокий овраг и засыпала его старыми листьями, палками, камнями… — Ее огромные глаза, полные отчаяния, умоляли меня поверить.
При мысли о том, что Кори мог остаться лежать и разлагаться на дне глубокого мрачного оврага, я тоже судорожно сглотнула.
— Нет, мамуля, ты этого не сделала. — Мой тихий голос, казалось, прорезает ледяную атмосферу огромной библиотеки. — Прежде чем появиться здесь, я побывала в дальней комнате северного крыла. — Для пущего эффекта я сделала паузу, потом произнесла, как можно более драматичным тоном: —Прежде чем спуститься к вам по главной лестнице, я воспользовалась лестницей, ведущей прямо на чердак, а затем потайной маленькой лесенкой в стенном шкафу. Мы с Крисом всегда подозревали, что на чердак есть другой ход, и мы справедливо рассчитали, что за массивными шкафами, которые нам было не под силу сдвинуть с места, есть потайная дверь. Мамуля… Я обнаружила ту комнатку, которой мы раньше не видели. Она наполнена специфическим запахом — запахом смерти и разложения.
