— Почему мне так грустно? — спросила она.
Луис обнял ее и прижал к себе. Нежность переполняла его.
— Потому что красота всегда заставляет нас грустить, — ответил он с острым ощущением, что все это уже происходило с ним когда-то.
— Почему?
— Потому что мы не можем вечно удержать ее.
— Я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Твоя музыка очаровала меня, дядя Луис.
— В этой мелодии есть нечто большее, чем земные силы, Грейс. В ней есть волшебство, я уверяю тебя.
— И я верю тебе. Ты научишь меня играть ее?
Луис отодвинулся и серьезно посмотрел на девушку.
— Если ты пообещаешь, что никогда не будешь играть ее дома.
— Почему?
— Это будет наш секрет, Грейс. Просто пообещай мне.
— Обещаю, — сказала она. — Наш с тобой секрет.
Когда Грейс вернулась домой на рождественские праздники, она интуитивно почувствовала, что не стоит рассказывать родным о своей дружбе с дядей. Она рассказала родителям о занятиях и преподавателях, рассказала о концертах и театре, которые посещала, о выходных, которые проводила за городом. Но не упоминала о друге, с которым делила удовольствие от всех этих развлечений. Она сказала только тете Сисли, потому что ей просто нужно было поделиться с кем-нибудь своими мыслями.
К своему ужасу, Грейс обнаружила, что отец стареет. Раньше она этого не замечала, но время не пощадило его. К тому же он похудел — щеки ввалились, кожа натянулась. Он был бледен, глаза утратили свой блеск. Она задавалась вопросом, как он мог так быстро увянуть, и не находила ответа. Неужели она действительно была так далека от реальности, так слепа к родным, закрывшись в своем потаенном мире духов, чтобы не заметить, что ее отец угасает у нее на глазах?
Вот уже восемь лет Сесил был на пенсии. Он копался в саду, читал книги по военной истории и сопровождал Одри во время ее прогулок. Он наслаждался общением с Леонорой и внуками, которые ежедневно приходили навестить их, и тем, какими теплыми стали их отношения с сестрой и Энтони Фитцхербертом, который был ему гораздо больше по душе, чем мрачный Марсель. Радовался тому, что не надо ходить на работу, потому что часто чувствовал себя усталым. Ему так хотелось верить в жизнь после смерти, как Грейс! Но конец земной жизни по-прежнему пугал его. На войне он не боялся умереть. В то время он был готов пожертвовать жизнью ради своей страны — без страха бросался в ледяные объятия смерти, но вернулся домой героем, пребывая в уверенности, что победа сделала его бессмертным. А теперь возраст отнял у него и смелость, и здоровье.
— Ты чахнешь на глазах, — сказала брату Сисли, когда они сидели в гостиной у камина, ожидая Одри и Грейс, которые прогуливались по ферме.
— Я просто очень устал, вот и все, — ответил он, закуривая сигару.
Энтони отложил газету «Фармерз Уикли» и потянулся к камину, чтобы помешать золу. Дым распространился по всей комнате.
— Во всем виноваты холода. У пожилых людей кровь зимой медленнее бежит по телу, — ободряюще сказал он.
— Дорогой, откуда тебе это знать? Ты на целых десять лет моложе Сесила! Сесил у нас — настоящий динозавр.
— Спасибо, Сисли, — ответил Сесил, весело хмыкнув.
— Прости, дорогой, я должна поберечь свой яд для нашего сумасшедшего братца. Разве это не чудесно, что они с Грейс так подружились!
Сесил вынул сигару изо рта и нахмурился.
— Грейс ничего не говорила о Луисе при мне, — озадаченно сказал он. — Я знал, что она собиралась пойти навестить его, но…
— Мой дорогой, они стали близкими друзьями. Они вместе ходят на концерты, пикники. Она проводит с ним больше времени, чем со сверстниками. Она говорит, что ей больше никто не нужен. Вероятно, она привнесла в его жизнь радость, потому что последний раз, когда я его видела, он был старым сварливым чурбаном.
Сесил пожевал кончик сигары.
— Что еще говорит Грейс? — задумчиво спросил он.
— Вероятно, она не осмеливалась упоминать его имя в разговоре с тобой. Извини, но я сказала ей, что вы повздорили много лет назад.
— Ты так и сказала?
— Конечно, Сесил. — Сисли чувствовала себя виноватой, потому что выдала чужой секрет. — Было бы ошибкой отправить ее в Дублин и не сказать, что там живет ее дядя. Они носят одну фамилию. Он живет в колледже, и его там все хорошо знают. Они бы все равно встретились. Разве я была не права?
— Нет, нет. Права. Кроме того, он ее дядя. Кровь гуще воды, и все такое…
Сесил хмыкнул и снова затянулся сигарой, ощущая, как в душе шевельнулась ревность. Луис украл сердце его супруги, а теперь он намеревается украсть и дочь. Он тяжело сглотнул, потому что ему вдруг стало нечем дышать, и закашлялся.
— Сесил, ты плохо выглядишь.
— Смени пластинку, Сисли, — сам того не желая, он повысил голос, а затем заметил Одри и Грейс, которые как раз проходили мимо окна. — А вот и они!
— Мы так хорошо и так долго гуляли! На улице уже темно, — счастливо сказала Грейс. Ее щеки горели от холода. — Мама, расскажи папе о закате! Он действительно был волшебным.
— Мы смотрели, как садится солнце, стоя на вершине холма. Казалось, будто земля облита патокой. Небо было красным, словно пылало огнем, — сказала Одри.
Сесил заметил, что ее глаза влажные и блестят от слез. Должно быть, на улице дул сильный ветер.
— И розовые облака, — добавила Грейс.
— И облака… Казалось, что Господь устроил это зрелище специально для нас.
— Как чудесно! — воскликнул Сесил с наигранным воодушевлением. — Как жаль, что меня не было с вами. — Он обнял дочь и поцеловал ее в висок.
Грейс озадаченно посмотрела на него. Отец не любил «телячьих нежностей», и этот поцелуй стал для нее полной неожиданностью. Одри тоже удивилась, и внезапно выражение ее лица стало печальным. Но она спрятала свои эмоции и вслед за всеми вышла в холл.
— Почему бы вам не прийти к нам на ужин завтра вечером? — предложила Сисли. — Нет смысла бродить по ферме до самой темноты, а потом идти домой и готовить есть. Я зажарю цыпленка.
— Если будут угощать цыпленком, я говорю «да» и за маму, и за папу, — отозвалась Грейс с улыбкой.
— С удовольствием, — ответила Одри, по-прежнему потрясенная тем, как нежно Сесил поцеловал дочь.
Наблюдая, как они уезжают, Сисли обернулась к мужу и сказала:
— Мне кажется, Сесил болен.
— Он выглядит неважно.
— Я ненавижу секреты, — неожиданно сказал она. — А у Сесила и Одри их слишком много. Я не знаю, что можно говорить, а что нельзя.
— Дорогая, не думай об этом. Сесил не рассердился.
— Ему было больно. Один Бог знает почему. Он не был так привязан к близнецам.
