Эпилог
31 октября, 6 ч. 09 мин., Пантика, Монастырь Св. Мартына.
Ранним пасмурным утром серый представительский «Лось-купе» затормозил у ворот монастыря. Дина, сидевшая рядом с водителем, вышла из машины, распахнула заднюю дверь и попыталась помочь непосредственному начальнику выбраться наружу.
— Да вы, голубушка, меня уж совсем за старика держите, — проворчал генерал Сноп, отстраняя её руку. — Потрудитесь-ка сообщить привратнику, что мы прибыли.
— Я думаю, они и так всё знают, — ответила Дина, заметив краем глаза, что в створке ворот, окованных стальными листами, открылась небольшая калитка, оттуда вышел монах в грубой серой хламиде.
— Идите-ка сначала вы, — предложил генерал и потянулся за папкой со свежими отчётами, лежавшей рядом на сиденьи. — А я пока здесь посижу. Нечего к отцу-настоятелю толпой ломиться. Он один, а нас вон сколько.
Всё было ясно: генерал с самого начала не собирался посещать своего духовника, а весь этот вояж был затеян исключительно ради неё — забота о душевном равновесии ценных сотрудников. О том, что им непременно следует в скором времени посетить Пантику, генерал заговорил сразу же после её повторного прошения об отставке, утверждая, что такие решения нельзя принимать в душевном смятении, а напротив, нужно обрести душевный покой, а беседа с отцом Фролом для этого — самое верное средство. Спорить не хотелось — во-первых, обижать старика отказом особой причины не было, а во-вторых, спешить действительно было некуда — она слабо себе представляла, на что можно будет употребить остаток жизни.
Монашек, когда она проходила в калитку, склонился в почтительном поклоне, но не проронил ни слова, как будто гостья сама должна была знать, куда надо идти. От ворот вели две посыпанных мелким гравием дороги, одна из них вела к часовне, другая — к двухэтажному бараку, не слишком аккуратно собранному из бетонных плит и служившему, вероятно, общежитием или казармой для монахов. Едва ли следовало в такую рань искать отца-настоятеля в храме, но и вламываться к нему в келью ни свет ни заря ей тоже казалось не вполне удобным.
— Отец-настоятель на восточной стене рассвет встречает, — подсказал ей монах, неслышно подошедший сзади. — Проводить?
— Не стоит. — Дина окинула взглядом каменные зубцы, чернеющие на фоне серого неба, и разглядела одинокий тёмный человеческий силуэт.
Чернобородый монах немедленно отстал, а Дина направилась к приткнувшейся к стене узкой, крутой каменной лестнице без перил. Как ни странно, всё происходящее казалось ей совершенно естественным, только было не вполне понятно, как старик сумел взобраться на стену по этим разбитым и стёртым ступеням и как слепец узнает, что за густой облачной пеленой над горизонтом поднялось солнце. Узкое дорожное платье стесняло движения, платок сбивался на затылок, а каблуки то и дело застревали в трещинах, исполосовавших древние камни, но сильнее всего прочего ей мешало ощущение, похожее на то, что она испытывала, входя во второй раз в святилище Мудрого Енота — что какая-то сила, неподвластная её воле и недоступная пониманию, гонит её вверх. Может быть, опять какой-то бес добрался до неё и нашёптывает ей волю того, кто его послал? Впрочем, вряд ли какая-нибудь нечисть способна проникнуть сюда…
— Сердобольна ты и мнительна не в меру, — сказал настоятель вместо приветствия, не отрывая невидящего взгляда от горизонта, погружённого в густой серый туман.
— Я? — удивилась Дина, остановившись в трёх шагах от него. — Откуда вам знать, святой отец, какова я? Я холодна, расчётлива, коварна, жестока и абсолютно бессовестна. Знали бы вы, чего только мне ни приходилось творить в своей жизни. Я посылала людей на смерть, я приказывала убивать, а это больший грех, чем убивать самой, я лгала людям, которые дорожили моей дружбой, я пользовалась плодами предательства. Когда-то давно я даже продавала себя за ценные сведения. И я почти ни о чём не сожалею.
— Что значит — почти?
— Если я в чём-то и раскаиваюсь — это не имеет значения. Если бы мне пришлось начать всё сначала, я поступала бы так же — это моя работа, это моя судьба, это моя жизнь.
— Чего же ты хочешь от меня?
— Не знаю. Я в последнее время часто не понимаю, что делаю. Недавно меня занесло в предбанник Пекла, и, кажется, я видела то, что меня ждёт.
— Не тебе об этом судить.
— Наверное. Но мне было страшно. Мне и сейчас становится страшно, едва я об этом вспомню. В меня вселился бес, и он затащил меня в святилище язычников — там, в Сиаре. И это чудо, что я не натворила бед.
— Я всё знаю. Ты ведь хотела добраться до Печати Нечистого и вобрать в себя силу, которая может её уничтожить. Ты готова была принести себя в жертву.
— Нет! Это тогда я так думала. А теперь до меня дошло, что я хотела сделать то, что смогла одна жрица Мудрого Енота. Мне что-то не давало покоя, и только после того, как всё кончилось, до меня дошло: меня ослепило величие её духа и её подвига. Поэтому бес и смог тогда влезть в мою душу. Я должна была просто исполнить свой долг, а на деле мне просто хотелось оказаться не хуже её — а это гордыня, смертный грех, который даже вы не сможете мне отпустить.
— Я не отпускаю грехов — на то есть Господь. Я могу лишь попросить…
— Вы меня прогоняете?
— Нет. Я просто вижу, что ты достаточно сильна, чтобы сначала прийти к раскаянью, а потом простить себе всё.
— Я хочу попросить… — она сделала паузу, соображая, насколько уместно здесь то, что она хочет сказать.
— Говори.
— У генерала неприятности. Из-за меня. Сам он не скажет.
— Я знаю. Это не так важно. Скорее всего, он справится — если захочет. — Отец Фрол вновь повернулся лицом туда, где за пеленой облаков разгорался неяркий свет осеннего солнца. — Все мы — дети, и те, кто пытается найти истину, и те, кто старается не замечать очевидного, и те, кто пытается творить добро, и те, кто потворствует злу. Все мы — дети Господа, а детям прощается всё. Мы прощены Им от рождения, и сердце Его радуется, когда мы сами преодолеваем свои невзгоды и сомнения. Не отбрасываем, а преодолеваем… Смотри. Я не могу, а ты смотри. Солнце восходит, и ты сделала всё, что могла, чтобы это случилось — вчера, сегодня, завтра, через тысячу лет… Главное для каждого из нас — пройти через раскаянье, а потом простить самих себя. Ты знаешь — это не проще, чем простить кого-то другого. Кому-то это удаётся при жизни, кому-то — после неё. Живи как живёшь — ты сильная, ты сможешь.
2 ноября, поместье Теда Хермера, 46 миль северо-восточнее Новой Александрии.
— Так что у нас сегодня на кону? — Тед Хермер распечатал колоду карт и окинул взглядом сидящих вокруг круглого стола, накрытого чёрной скатертью, — Орсино да Гуппи, владелец золотых приисков Пуэрто-Дорадо, старательно стряхивал невидимую пылинку с лацкана своего смокинга, Баал Хаддад, наследный принц королевства Маскат и крупный торговец оружием, косил оба глаза на Атину Мегара, молодую вдову бывшего судовладельца Аристотеля Мегара, которая сидела рядом с ним, перекинув длинные стройные ноги через подлокотник кресла, Ян Плугос, скромный финансист из Моравии, через подставных лиц державший контрольные пакеты акций нескольких крупных банков в Альби, Ахайе и Гардарике, пялился в свежий номер газеты «Голос разума», а Тай Фу, внебрачная дочь Великого Дракона Островной Триады, наследного главы клана, контролирующего пиратство в юго-восточных морях, раскуривала длинную тонкую трубку с опиумом.
