На одном из столов потрескивал перед завтракавшей старушкой крохотный транзисторный приемник. Диктор сообщал хорошо поставленным голосом, что ураган «Пегги» продолжает движение на север с неубывающей силой, и скороговоркой перечислял номера телефонов «Скорой помощи».
Дедушка вышел проводить Майру. Он остановился возле меня, положив ладонь на мой капот, такой худенький, пушистый, как птенчик, и мне его стало жаль, точно он не ее, а мой родной дедушка. Как быстро привязываешься к людям! До чего они хрупки и беззащитны, хотя и пытаются убедить всех, что они — цари природы.
У дедушки затряслись губы, когда она его поцеловала на прощанье.
— Позвони мне из аэропорта… Обещаешь?
— Я улечу после урагана. Отменили полеты.
— Вот и позвони… после урагана. Перед посадкой в самолет. Позвонишь? Скажешь в трубку: «Дедушка, ау!» А я, возможно, и не отвечу…
У него затуманились очки, а из-под роговой оправы закапали, как горошинки, слезы. Майра, уже было открывавшая дверцу, бросилась к нему, обняла, прижала к себе и тоже заплакала. Плечи у обоих задрожали, как мой корпус, когда включают зажигание.
Нью-Йорк затаился в ожидании урагана. Город стал не похож на себя. Поредели потоки автомобилей на улицах. Люди сновали по тротуарам с растерянными и озабоченными лицами. А лающие сирены автомобилей «Скорой помощи» неслись с разных сторон, смешиваясь и сливаясь в многоголосый вой, точно заранее оплакивая покойников.
Барометр продолжал падать. В приемных покоях госпиталей образовались очереди из носилок, на которых доставили первые партии жертв: стариков, сраженных инфарктом.
А мы с Майрой колесили по Нью-Йорку как ни в чем не бывало. Она заходила в магазины, в банк. Предотъездные заботы и суета. Они начались за несколько дней до того. Когда еще об урагане никто не помышлял — он, возможно, еще не зародился в южных просторах Карибского моря.
Тогда с нами ездил и Олег. Майра убегала куда-нибудь, припарковав меня у тротуара, а Олег оставался со мной, чтоб полиция не наложила штрафа. Денег у Майры было в обрез — она и не предполагала получить чек от деда и поэтому экономила на всем. А как она умудрялась изворачиваться, знаю только я. Но не Олег. А узнай он, и его, бедного, хватила бы кондрашка.
В Европе у Майры не было никакой медицинской страховки, и, чтоб избежать там разорительных посещений врача, она загодя проверилась здесь у знакомых эскулапов и запаслась различными лекарствами тоже у знакомых фармацевтов. Бесплатно. Если не считать платой то, что она им на момент отдавала свое тело, уже привычное отдаваться без чувства и желания, а просто так, от скуки, от нечего делать. Сейчас в этом была какая-то цель. Это было хоть чем-то оправдано.
Я стояла у кромки тротуара под вывеской аптеки. И не находила себе места от смущения. Словно я вместе с Майрой обманывала Олега. Он сидел на переднем сиденье и нетерпеливо посвистывал, глазея на прохожих. А Майра все не выходила из аптеки. Немудрено. Ведь ей требовалось время не только на то, чтоб получить длинный перечень медикаментов, но и прошмыгнуть в заднюю комнату аптеки, до потолка заставленную коробками, снять с себя если не все, то, по крайней мере, часть одежды, лечь на неудобный узкий диван и, закинув одну ногу на его спинку, принять на свои грудь и живот тяжесть тела немолодого и грузного аптекаря, который, я вполне допускаю, и не возбудился сразу. Даже мотор не всегда заводится с первой попытки.
Она вышла минут десять спустя. Со сбитой прической и слегка припухшей верхней губой: аптекарь, надо полагать, проявил темперамент и прихватил зубами губу. Олег ничего не заметил.
— Извини, — сказала Майра, сев к рулю. — Много народу, пришлось ждать.
Только диву даешься, насколько мужчины доверчивы и простодушны. Обвести их вокруг пальца совсем несложное дело.
То же самое она проделала у дантиста. Мы с Олегом ждали долго, и к нам дважды подходил полицейский, предлагая убраться куда-нибудь на платную стоянку — здесь стоянка возбранялась. Олег лениво отговаривался, просил позволить еще пять минут подождать: жена, мол, вот-вот выйдет. А жена тем временем раскачивала на себе сопевшего дантиста, не удосужившегося даже снять халат, а лишь расстегнувшего его.
На обратном пути они поссорились. Майра была взвинчена, устала. Еще бы не устать! Олег был тоже раздражен этими долгими ожиданиями и спорами с полицейскими. И сцепились.
— Дура ты! — обозвал он ее. — Безмозглая дура! Мчаться в Европу без гроша в кармане. Надеясь лишь, что кто-нибудь накормит, предварительно переспав… Для чего? С какой стати? Делать революцию? Спасать Европу от изобилия? И всучить ей взамен голодный паек социализма? Нужно это Европе? А тебе зачем все это? Чешется одно место? Так и здесь, в Америке, найдутся любители почесать его. Расчешут до крови. Благо, ты за это денег не берешь.
— Замолчи! Не желаю слушать оскорбления!
— Проще всего неприятную правду называть оскорблением. Твой незрелый ум не способен воспринять полезный совет. Ты уверена, что все знаешь и посему в поучениях не нуждаешься. Так ведь? А на деле ты — цыпленок. Неоперившийся. И ум у тебя куриный.
— Мне достаточно того, что имею. Тебя не устраивает — можешь выйти и насладиться прогулкой пешком. Или сесть в автобус. На билет я тебе дам — ты заработал, караулил машину.
— Нет уж, довези меня. А то я тебе не все успею на прощанье сказать.
— Говори побыстрей, нам недолго ехать.
— Так вот… Подводя, некоторым образом, итоги… нашей с тобой связи… называй это как хочешь… в знак признательности за те недолгие приятные мгновенья, что ты мне подарила… я не могу да и не хочу оставаться уж совсем равнодушным к твоей судьбе… Ведь что-то в тебе меня привлекло? Вот и хочу дать напутствие. Запомни, детка, — я старше и опытней тебя — революции оплачиваются кровью, но отнюдь не менструальной. На баррикадах надо стрелять и убивать. И всегда быть готовым самому быть убитым. Одним минетом или, скажем, анальным способом противника не истощишь до капитуляции. Клитор, хоть и бывает красным, не подменит кровавое знамя. Вот так. А засим желаю успехов… на поприще мировой революции.
— И я тебе желаю. Согреться душой и расцвести в столь любезной твоему сердцу Америке. Вылезть из трущобного отеля и поселиться на Исте за тысячу долларов в месяц. И жрать в самых дорогих ресторанах и давать чаевые недрогнувшей рукой. Вкуси капиталистического рая. И пусть минут тебя безработица, фудстэмпы, жалкая, одинокая старость. Все подлинные прелести нашего американского образа жизни. А главное, чтоб Бог отвел от тебя нож или пистолет голодного негра. Живи и радуйся, новый американец! Правда, у тебя еще нет паспорта. Хочешь, я тебе оставлю свой? Я им сыта по горло.
В самом дурном расположении духа подкатила я к его отелю. Он тяжело выбрался наружу и, придержав дверцу, сказал Майре:
— Мне тебя жаль.
— Мне тебя тоже, — ответила она, не подняв глаз. На том и расстались.
