– Тебе все безразлично? – спросил он запальчиво. – Неужели это значит для тебя так мало? И ты можешь с легкостью сказать «прощай», не пытаясь бороться за то, чего хочешь, и не пролив ни единой слезинки о том, что можешь потерять навсегда? Может быть, мне наши отношения гораздо дороже, чем тебе?
Этот человек явно не хотел услышать подтверждение своим словам, но если бы миссис Макгинли промолчала, он мог бы укорить ее за холодность, измену мечтам и неумение любить.
– Чего ты от меня хочешь, Фергал? – спросила Айона. – Ты знаешь это наверняка? Тебе нужна я или для тебя это все некая романтическая драма, дело, требующее безоглядной борьбы и страданий? А может быть, это предлог больше не сражаться за протестантскую Ирландию, в которую ты уже не веришь?
– О, пожалуйста, не впадай в заблуждение! – ответил Мойнихэн, покачав головой. Он сощурился, и глаза у него потемнели. – Не обманывай себя понапрасну. Я знаю, за какую Ирландию сражаюсь. И никогда своему делу не изменю. Я не преклоню колен перед Римом, кого бы я ни любил и какая бы утрата мне ни грозила. Я не продам своей души за суеверие, за четки и заклинания, не принесу им в жертву заповеди Божьи и чистоту помыслов, им благословенных.
– Так я и думала, – ответила женщина пренебрежительно. – Но считала, что ты понимаешь: я тоже никогда не предам смех, и любовь, и простосердечную веру своего народа за мрачные, устрашающие проповеди Севера с их злобой, поношениями и посулами вечного адского пламени за грехи, о которых постоянно твердят ваши пасторы с кислыми физиономиями. И так как я тебя люблю, то лучше нам расстаться именно сейчас, когда у нас еще живы в памяти хорошие минуты, проведенные вместе, и мы еще не начали причинять боль друг другу и радоваться этому. Я хочу вспоминать тебя улыбаясь.
Фергал стоял неподвижно, все еще не в силах преодолеть смятение и растерянность. А еще ему не нравилось, что миссис Макгинли сама все решила, вырвав у него из рук инициативу.
Айона смотрела на него еще мгновение, а потом отвернулась и пошла к двери, ведущей в холл.
Грейси пришлось отскочить, чтобы потом продолжить свой путь с чувством собственного достоинства, как будто она ничего не видела и не слышала. Однако весь остаток утра, занимаясь обычными делами, она думала об этом разговоре. Так легко иногда влюбиться – и так мучительно трудно забыть очарование, восторг и те краски, которые любовь придает всему окружающему. Не всегда подобное чувство выдерживает испытания на честность и какие-либо невзгоды, если они не совсем мимолетные. Бывает иногда верность ради верности, идущая не от души. А бывает любовь ради любви, и это обычно проще понять… Это, наверное, и чувствовал мистер Мойнихэн, потому он и сердился. И ощущал себя обиженным – из-за того, что мимолетная страсть не перешла во что-то более длительное и постоянное. А миссис Макгинли это все понимала. Она была достаточно умна, чтобы прекратить отношения, когда о них еще можно будет вспоминать без разочарования и желчи.
И, может быть, хорошо, что она, Грейси, порвала с Финном Хеннесси, когда еще можно без злости думать об оранжерее с хризантемами и вспоминать прикосновение его губ. Лучше не знать чересчур много обо всем остальном и не думать о пропасти, которая их теперь разделяет. Не все на свете можно объяснить. Чем больше знаешь, тем хуже оно становится. То, что было в них лучшего, слилось у них в воображении, и на этом все закончилось.
Шарлотта проснулась внезапно, как от толчка. Занавеси на окнах оставались еще задернуты, но, наверное, было уже позднее утро. Питт ушел, и шагов горничных на лестничных площадках не было слышно. Молодая женщина быстро села. В висках у нее стучало, во рту пересохло… Она слишком долго спала, и сон этот был тяжелым, не освежающим. Почему никто ее не разбудил? И где Грейси?
А потом миссис Питт вспомнила о событиях этой ночи – как ее разбудил Томас и они долго все обсуждали, а потом были Джастина и Пирс, и ее собственное участие в их судьбе, и то, как муж сначала сердился и волновался, и его нежное прикосновение после всего…
Не только у Пирса прежний мир лежал теперь вокруг него в развалинах. В каком-то, пусть и менее значительном, смысле Грейси переживала то же самое. Хотелось бы Шарлотте чем-нибудь ей помочь, но она знала, что ничего не может сделать. Такую боль нельзя унять никакими средствами – надо лишь молчать. Никогда не следует убеждать страдающего человека, что все это пустяки, что на самом деле он не страдает и что все к лучшему в этом лучшем из миров. А главное, никогда не надо говорить, что вам известно, что и как он чувствует. Даже если вы испытали то же самое, вы – другой человек. Каждая боль, каждое страдание по-своему уникально и не похоже ни на какое другое.
Шарлотта медленно выбралась из постели, чувствуя себя так, словно у нее прямо сейчас, сию минуту, отвалится голова, если она не будет очень осторожна. Нужно было как-то одеться. Остальные еще не знают, кто убил Эйнсли Гревилла и Лоркана Макгинли, – по крайней мере, официально об этом не сообщали. У женщины сжалось сердце при мысли, что убийцей, уже почти несомненно, является Падрэг Дойл и о горе, которое это известие принесет его близким.
Надо собрать все мужество, чтобы достойно справиться со сложностями, которые при этом возникнут. Юдора будет потрясена. Томас станет разрываться между сочувствием к этой даме, жаждой ей помочь и чувством вины из-за того, что именно ему придется разоблачить убийцу.
Шарлотте очень бы хотелось также сказать Юдоре, что это ее личное горе: пусть она сама справляется с ним как знает. Томас не виноват, что она не сумела создать близких отношений с сыном и что ее муж оказался жестокосердым манипулятором людьми, а брат – убийцей.
Но если быть совершенно честной, то миссис Питт переживала совсем из-за другого – из-за того, что миссис Гревилл умела страдать с изяществом, сохраняя обаяние, и что в своей потребности опереться на кого-нибудь она отбирает у нее, Шарлотты, часть души Томаса. Ту часть, на которую, по мнению жены суперинтенданта, могла претендовать только она сама. И стоило признаться, что мнение это было не очень похвальным.
Вода в кувшинах почти остыла. Может, позвонить, чтобы принесли горячую? Впрочем, можно удовольствоваться и этой, тем более что от холодной она скорее проснется.
Открылась дверь. На пороге возник Питт.
– Проснулась, – вздохнул он, увидев умывающуюся супругу, и тут же нахмурился. – Как ты себя чувствуешь? – Закрыв дверь, подошел к ней. – Выглядишь ужасно.
– Спасибо, – с раздражением ответила Шарлотта, откинув со лба волосы и стараясь нащупать полотенце, не открывая глаз.
Томас подал ей его.
– И не сердись, – осуждающе заметил он, – ты действительно очень плохо выглядишь. Мне и представить страшно, чего это тебе стоило – всех успокаивать и помогать каждому, удерживая его от помешательства. Особенно помогать Эмили.
– Эмили ужасно боится за Джека…
– Знаю. – Полицейский откинул ей волосы со лба. – У нее для этого есть очень серьезные основания.
В дверь постучали. Питт неохотно отозвался. Он думал, что это Грейси, но в комнату заглянул Джек.
