Соткав новые палии, монахини Трастевере спешат передать их не в Ватикан, как можно было бы подумать, а иподиаконам собора Святого Петра, которые в свою очередь передают их каноникам, а те помещают в ларец под высоким алтарем Святого Петра, непосредственно над гробницей апостола. В этом акте смешались несколько красивых и достойных идей и обычаев. Вспоминаешь об Агнце Божием и Добром Пастыре, несущем на своих плечах ягненка. Вспоминаешь также и о средневековых паломниках, приносивших одежду и четки, чтобы освятить их, прикоснувшись ими к гробнице святого Петра.
6
Трастевере связан с Римом Семи Холмов несколькими мостами и… едой. Модно перейти через мост и пообедать в Трастевере, лучше поздно, так поздно, как обедают в Испании, в каком-нибудь маленьком ресторанчике, где, поверьте моему опыту, готовят вдвое лучше, чем где-нибудь еще в Риме, и все гораздо дешевле.
Я почувствовал, что стал здесь своим, когда сумел не заблудиться в Трастевере ночью. Должен признать, что сначала я несколько запутался в переулках, где почти не было света, но успокаивал себя тем, что сейчас грабители и убийцы не носят масок, как в XV веке. Масок я боялся с детства. Встретить человека в маске на улицах Трастевере — таково мое представление о леденящем душу ужасе. Удивительно: читая биографии Борджиа, замечаешь, как часто люди тогда ходили по улицам Рима ночью. Похоже, все к этому привыкли. Этих «прогуливавшихся» так и называли — «маски». «Маска» разговаривала с герцогом Гандиа в ту ночь, когда он был убит. Часто становился «маской» Чезаре Борджиа. Эти «маски» — последний штрих к портрету страшного века элегантных убийств.
Учитывая мое отношение к «маскам» от меня потребовалось собраться с духом, чтобы подойти к человеку, который по всем статьям напоминал «маску», и небрежно спросить по-итальянски, как пройти к Viale Trastevere. Но ответ этой предполагаемой «маски» навеки исцелил меня от страха перед темными переулками. Этот человек сразу превратился в дородного жителя Трастевере в рубашке с короткими рукавами, который когда-то попал в плен в Ливийской пустыне (Египет), был знаком с несколькими английскими монахинями, знал целый куплет из «Сари Марэ»[131]и благожелательно проводил меня через лабиринт переулков к свету.
У меня было несколько любимых ресторанов. Один — рядом с Порта Сеттимиана, претендовавший на то, чтобы считаться домом возлюбленной Рафаэля, Форнарины. Я всегда садился под шпалерой, увитой виноградом. Вечером здесь было восхитительно прохладно сидеть, заказав какое-нибудь простое итальянское блюдо из напечатанного на машинке меню. Ресторанчик отличался прекрасной кухней, и готовили где-то совсем близко, под жизнерадостные голоса и звяканье тарелок. Люди с другого берега Тибра начинали стекаться часам к десяти. Ресторанчик вполне мог бы находиться где-нибудь в Мадриде. Модным молодым женщинам нравилось, чтобы их доставляли сюда на заднем сиденье мотоцикла, и к одиннадцати вечера все окрестные улицы были полны припаркованными «веспами». Приходили музыканты: гитарист и певец, исполняли свои номера и, пустив шляпу по кругу, уходили в следующий ресторан. Ни один итальянец никогда не откажется дать что-нибудь этим невозмутимым артистам, как не откажет в милостыне нищему.
Второй мой любимый ресторанчик посещали в основном жители Трастевере. Похоже, единственными иностранцами, появлявшимися там когда-либо, были люди, которых я приводил с собой. Перед входом висела занавеска из бусинок, посетитель проходил сквозь нее, как Алиса в Зазеркалье, чтобы оказаться среди восхитительных кухонных запахов. Этот ресторан славился рыбным супом, итальянской ухой и средиземноморским салатом из даров моря. В нем присутствовали креветки, омары, кусочки трески, осьминога, кальмара, в общем, всего, что нашлось в тот день утром на рыбном рынке. Это было полезное и сытное блюдо, и, кроме него, больше уже ничего не хотелось. Там также умели готовить прекрасный fritto misto di mare,[132]почти такой же восхитительный, как zarzuela de mariscos[133]в Барселоне, а это в моих устах высшая похвала блюду.
К полуночи в ресторане стоял гул, как на вечеринке с коктейлями к тому моменту, когда незатушенные сигареты беззаботно оставляют на красном дереве и слоновой кости и когда из гула голосов уже можно вычленить лишь i Roman!.. noialtri… noialtri… i Romani. Однажды я с удивлением обнаружил, что друг-итальянец, которого я пригласил в тратторию, понимает лишь половину того, что ему говорят. Жители Трастевере двуязычны: они говорят по-итальянски, как все остальные, но предпочитают свой собственный колоритный диалект.
Как-то раз ночью я вышел к одинокой красной башне когда-то могущественных графов Ангиллара и к площади, украшенной статуей человека в элегантном сюртуке и цилиндре, возвышающейся над бегущими такси. Человек этот, к моему удивлению, оказался Чосером Трастевере, поэтом, творившем на диалекте. Его настоящее имя — Джузеппе Джоакино Белли. Он, судя по всему, был одним из перевоплощений Пасквино и счастливейшим из поэтов: женитьба на состоятельной женщине не убила в нем вдохновения, но обеспечила его досугом, чтобы заниматься любимым делом, и прекрасным цилиндром, который вместе с ним обессмертил скульптор.
Однажды вечером я отправился в лучший в Трастевере магазин confetti и приобрел несколько килограммов белого, голубого, розового, красного, желтого и зеленого засахаренного миндаля. Я купил особую коробочку, тщательно уложил в нее купленное и надписал ее своему другу, чья дочь собиралась замуж. И тут передо мной встала проблема: отправить посылку из Италии в Англию.
Злобные сивиллы в черном в окошечках итальянской почты презрительно отшили меня, занявшись человеком, который стоял в очереди позади. И мне потребовалось некоторое время, чтобы понять наконец, что я должен отнести свою посылку на главный почтамт. Там я потерял в очередях полчаса, после чего велели идти в центральное почтовое отделение на Пьяцца ди Сан-Сильвестро. Там, в грязной комнате, все те, кто намеревался отправить посылки за пределы Италии, даже если это всего лишь Корсика или Сицилия, проходят все круги ада. Сначала мне пришлось купить за сотню лир три экземпляра бланка декларации, которые я должен был заполнить, указав, кому и зачем посылаю confetti; затем мною занялись таможенники, которые взяли с меня еще сто десять лир за еще один бланк, после чего распотрошили мою тщательно упакованную посылку. Они передали ее другому чиновнику, который был уже наготове с коричневой бумагой, бечевкой и свинцовыми штампами. Наконец посылку мне вернули, разрешив взвесить ее и поставить штемпель. Я смотрел, как она уезжает по покатому настилу, и боялся, что она тут же, описав круг, вернется ко мне через окошечко. Однако ее довольно быстро доставили в Англию.
