— Куда его везут? — поинтересовалась у шофера Кончита Маредедеу.
— В клинику.
— Они там что, с ума посходили?! Это же рояль, а не человек!
— Ох, сеньора... по-моему, это у вас с головой не в порядке.
Борха замыкал шествие. Когда он вышел во двор, Кончита Маредедеу уцепила его за рукав.
— Пресвятая Дева Монтсеррат! Это же Андреу!
— Нет, сеньора. Я его сын, живу в дедушкиной квартире.
— Так я и знала, что привидений не бывает!
— Прошу прощения, сеньора, мне пора. — Борха надел шлем.
— Кончита, зови меня Кончитой! — крикнула она ему вслед, но мотоцикл уже мчался прочь.
В медцентре для концерта специально выделили зал. Рояль подвергся дезинфекции, Борхе велели надеть халат, шапочку и бахилы. Все предметы в зале тоже заранее прошли соответствующую обработку. Пер Сарда, как и внук, облачился в больничный халат поверх костюма. Целый отряд врачей и медсестер не спускал глаз с каталки, на которой везли больного.
Первыми прибыли врачи из реанимации со всем необходимым оборудованием наготове — на всякий случай. Тогда начал подготовку и Борха. Он достал одну из партитур, найденных в дедушкиной серой тетрадке, и с помощью пары простеньких упражнений убедился, что рояль не расстроился.
Через несколько минут дверь открылась. Санитары ввезли каталку и вместе с ней внесли все аппараты и капельницы, окружавшие Андреу.
Сын с трудом узнавал это изможденное тело. Андреу потерял двадцать килограммов, мертвенно-бледная кожа туго обтягивала выступающие кости. Опутанный проводами и трубками, он выглядел несчастной сломанной марионеткой.
Когда врачи все проверили и перепроверили, главный невропатолог кивнул Борхе:
— Пожалуйста.
Впервые юношу охватил страх поражения. А вдруг не поможет? Вдруг все, во что он так искренне верил, обратится в прах? Вдруг отец никогда не очнется?
В наступившей тишине шум монитора, контролировавшего признаки жизни, казался оглушительным.
— Давай, малыш, начинай, — торопил его дед. Но Борха не мог. Ему нужен был второй дедушка.
— Чего ты ждешь, Борха? — нервничал Пер Сарда. Он собирался дать отцу не просто концерт, но лекарство, изобретенное наивной фантазией подростка, чтобы спасти его от смерти. Пальцы онемели от ужаса.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
Много ушло тишины, пока его руки не обрели силу. И вот прозвучала первая нота.
Произведение дышало величием, и исполнял его незаурядный артист. Аккорды ширились и поднимались к потолку. Мелодия несла в себе удивительную мощь и в то же время изысканную утонченность. Чтобы подчеркнуть все ее грани, требовалось мастерство виртуоза, и за роялем сидел именно он. Музыка заполнила помещение, хлынула в коридоры, растеклась по всей больнице, проникая в операционные, в родовые палаты, в вестибюль, в кафетерий, в отделение реанимации. И персонал, и больные воспряли духом, радуясь неожиданному подарку.
В зале напряженные взгляды были прикованы к Андреу. Врачи, санитары, медсестры, Пер Сарда — все безмолвным хором молились о невозможном: чтобы сын воскресил отца своей музыкой.
Борха смотрел на отца... Ничего.
Соната подходила к концу, он затягивал ее сколько мог.
Он продолжал играть. Ничего.
Пальцы пианиста не отступались. Отец пианиста спал... спал.
Рояль резко умолк, и Борха расплакался.
За бесконечное мгновение снова спустилась тишина, и суровая действительность тяжким гнетом легла на присутствующих. Не получилось.
Скрипнула дверь, и все обернулись. Появились две женщины, одна везла другую в инвалидной коляске. На обеих были стерильные халаты, полученные только что при входе в зал.
Пер Сарда поднялся со стула: — Сеньорита, боюсь, вы ошиблись комнатой.
— Нет, дедушка. — Борха бросился к женщине в кресле: — Аврора!
— Шшш... — Учительница прижала палец к губам и обняла его.
Борха не сразу заметил девочку, везущую кресло. Но стоило ему поднять взгляд, и сердце забилось точно как в тот день, кинулось искать выхода на волю, посылая удары в голову, бесчинствуя в висках. Девочка в красном свитере? Ее роскошные волосы были спрятаны под шапочку, но внутри у него каждая клеточка кричала: да, это она, конечно же она.
— Map, подвези меня к роялю, — тихо попросила Аврора.
Но девочка не двинулась с места. Ее била дрожь. Уж не тот ли это парень, которого она видела тогда, выходя из больницы? И если это он... то кто он? И откуда знает ее маму?
Заметив, что на Map напал столбняк, одна из сестер сама взялась за ручки коляски и подкатила ее к инструменту.
— Борха, иди сюда. Сыграем вместе.
— Ничего не вышло, Аврора. Я пытался разбудить его роялем, но ничего не вышло.
— Шшш. — Она снова жестом велела ему молчать. — Надо просто прикасаться к клавишам всем сердцем, чтобы оно играло, а не ты. Помни... любовь и рояль — одно.
Аврора закрыла глаза.
Борха закрыл глаза.
Никто ничего не понял, но все ждали, что вот-вот произойдет нечто.
— Я не смогу, — шепнул Борха.
— Сможешь.
— Мы никогда не играли вместе.
— Твой отец ждет... начинаем?
Первая нота скользнула в воздух так легко, что все затаили дыхание. Затем родились аккорды: один, два, три, целый каскад... одна рука, две, четыре...
И каплями дождя полилась Tristesse, нежными, такими нежными, что чудилось, будто рояль соткан из ветерка, и дуновение его будит тлеющий уголек, и светятся ноты-искры, и языки пламени начинают медленный танец, сначала по отдельности, потом вместе, сплетаются в большой костер, разгораются пожаром тепла и жизни...
«АВРОРА...»
Андреу видит ее обнаженной, сидящей на рояле.
«АВРОРА...»
Его руки ласкают любимую.
«АВРОРА...»
Нота и стон — одно.
«АВРОРА... АВРОРА...»
Рояль продолжает петь.
«АВРОРА... АВРОРА... АВРОРА...»
Он и она... два тела — одно... бесконечный поцелуй...
«АВРОРА...»
Композиция завершилась и тут же началась заново. Но теперь Борха играл один. Map подвезла мать к каталке Андреу и помогла встать на ноги.
Аврора склонилась над ним и поцеловала в лоб. Несколько долгих мгновений с любовью вглядывалась в его лицо, потом заговорила:
— Если б я могла погрузиться в твое молчание... не умолять тебя... не просить... не оплакивать... смириться и отпустить...
