– Включи кондиционер. Только, ради бога, накинь что-нибудь, охрана глаза сломает!
– Ха! Должны же и у них быть маленькие радости!
Она поставила поднос ему на живот, легко подбежала к окну, медленно развела в стороны тяжелые портьеры, так же медленно вытянулась. Навела пульт на кондиционер. Старостин, не в силах пошевелиться, лишь смотрел на ее подобравшуюся попку. Загорала она, конечно же, голой.
– Да быстрее же ты, ведьма! Сейчас мужики штабелями повалятся, останемся без охраны, вот тогда и запрыгаешь!
Она захохотала, запрыгнула на кровать, оседлала его ноги и потянула к себе поднос.
– Сейчас кормить тебя буду. Дозаправка в воздухе.
– Вот сейчас как встану!
– Не встанешь! Кофе только с плиты. Хотя, можешь встать, пусть охрана послушает арию Старостина "Обварила меня ведьма кипятком" из оперы "Жизнь за народ", слова Старостина, музыка – блатная-народная.
– Что развеселилась?
– Ну не плакать же! Ты, я смотрю, успокоился, а то весь закаменел лицом, мне даже страшно стало.
– Хочешь уехать? – неожиданно для себя спросил Старостин. Сорвалось. Вырыгнуло из самого сердца.- Пока есть возможность.
– Нет. – Она резко встряхнула черной копной. – Раньше не свалила и сейчас не собираюсь. Что мне там делать? Да и тебя…
"Правильно. Пожалела, не договорила. Молодец, девочка моя черноглазая, кто я без тебя? Бросишь, оставишь одного, ч т о я тогда? Одна желчь и злоба, а потом придет беспомощность и отчаянье, как с Карнауховым. Спекусь, озлобят они меня в конец, да и загрызут от страха. Страшно без любви, без любви мы с т р а ш н ы е", – подумал он, закрыл повлажневшие глаза, на ощупь нашел и нежно погладил ее по-детски острые коленки.
Она убрала поднос. Легла рядом. Сквозь шелк простыни он почувствовал тепло ее тела.
– Коба. – Ника потерлась носом о его плечо. – Сегодня весь день сновали какие-то люди. Глаза у них цепкие и холодные. Улыбаются, а губы твердые. Как будто никто их не целовал. Неживые они какие-то.
– Глупышка. В охране служат те, кто на себе давно крест поставил. Других не держат. У него чувство долга доведено до рефлекса, оно у них сильнее жизни, как у собаки. Да и жизнь ли это, на поводке у ноги бегать?
– Так надо, да? Ну, эти люди, охрана… Эта встреча так важна для тебя, да, Коба?
– Для меня важнее всего, что я сегодня здесь. Остальное – повод.
– Конспиратор! – выдохнула в самое ухо. – А чем твои враги занимаются, как ты думаешь?
– Считают меня, чем же еще!
Старостин напряг живот, по седым волоскам быстро-быстро забегали ее острые ноготки, спускаясь все ниже и ниже.
– М-м! А мы сейчас законспирируемся! Никогда не догадаются, что ты сейчас будешь делать.
– Ника, прекрати! – взмолился Старостин.
– Поздно, Коба.
– Ну ведьма!
Он на секунду представил напряженные лица Кочубея, Филатова, Салина, Первого, Артемьева, бульдожьи морды зубров Движения, серые мордочки коридорной шушеры. И захохотал во весь голос, пытаясь поймать за плечи скользнувшую вниз Нику.
Старые львы
По настоянию Владислава, Салин решил не рисковать и воспользоваться для поездки закрытой веткой метро.
Кортеж из бронированного лимузина и двух джипов охраны начал петлистый путь между блок-постами, роль пассажира лимузина играл опер, комплекцией похожий на Салина. А он сам незамеченным выскользнул из офисного здания концерна, Владислав на своей машине подбросил его к ближайшему входу в "секретное метро", пообещав встретить в переулках у здания Минобороны. Там, прямо из невзрачного служебного подъезда, можно было выйти на поверхность.
В пустом холле гулял пахнущий сырой известью сквозняк. Поезд только что ушел в тоннель. В гулкой тишине мерно цокал шестернями эксалатор.
Салин протянул постовому красную корочку пропуска.
С тех пор, как расконсервировали большую часть "подземного города", все чаще и чаще он встречал здесь знакомые лица. Чиновники, кому в старые добрые времена по рангу не полагалось даже знать о системе подземных коммуникаций, протянувшейся тайными тоннелями под всей Москвой, с удовольствием по надобности, а как правило, без нее, с удовольствием пользовались новой привилегией – не быть обстрелянным на улице.
Салин отвернулся и не ответил на заискивающий кивок двух особей чинушного племени, поднимавшихся вверх по лестнице.
– Пожалуйста. – Постовой вернул ему пропуск. – Какие будут указания?
«Парень, наверно, имеет ввиду отметку в пропуске. И действительно, зачем мне соседство тех, кого я с трудом переношу? Превратили, понимаешь, в общественный транспорт! Скоро еще плату взимать начнут», – подумал Салин.
– Да, указания будут. Я поеду один.
– Проходите, я предупрежу.
Салин вышел на платформу. Из черного зева тоннеля тянуло сыростью. Через минуту подали вагон.
Он вошел в салон, бросил кейс на соседнее сиденье, сел, аккуратно расправив по сторонам полы пальто.
Пискнул зуммер, мертвый механический голос произнес:
– К движению готов. Пожалуйста, назовите станцию назначения.
– Арбатская. Без остановок, – ответил Салин и с первым мягким толчком вагона закрыл глаза.
Последний час он с Решетниковым пересмотрели все, что так или иначе было связано со Старостиным. От света монитора и мелкого машинописного шрифта все еще рябило в глазах.
Чем глубже он вникал в сухие строчки документов, тем больше убеждался в неординарности своего противника. Компромата на него было сверх всякой нормы. Любой другой на его месте трясся от страха по ночам, а днем боялся сделать лишнее движение. Но Старостин всегда и во всем, еще со времен своей провинциальной карьеры, шел напролом.
Имелась масса обиженных, раздавленных, использованных и брошенных, просто позабытых, люди такого не прощают, ж д у т. Но против Старостина, как утверждал Решетников, никто не хотел выступать, даже при их поддержке. Или кто-то планомерно и тщательно затирал за шефом следы, или людишки боялись чего-то другого, что они распознали в Старостине, а он никак не мог уловить.
«Совершенно другой масштаб, вот в чем дело! Это мартышкин труд, я просто утону в море фактов. Нужно изменить масштаб, – понял Салин. – Старостин не укладывается в привычные рамки, это же очевидно.
Не могу отделаться от ощущения, что он идет ва-банк. Или он видит то, что закрыто от нас? Будто ведет его какая-то сила, играючи перенося через все препятствия. Может ответ в этом, – рассуждал Салин под мерный перестук колес. – Тогда необходимо еще раз все взвесить. Раньше было просто, была стареющая империя. Откровенно говоря, нет больше счастья, чем жить под ласковым закатным солнцем былого величия, просто политическое бабье лето! Тишина и покой на бескрайних просторах, и все еще полные закрома Родины, надеюсь, многие искренне сожалеют о тех временах, но уже поздно, поздно, слишком поздно! Было неутомительно, признаюсь, и не всегда хлопотно, интриговать, время от времени выдергивая из номенклатурной обоймы покушавшихся словом или делом на священный покой. Очевидно, в этом и кроется первопричина наших неудач. Обросли жирком, пропал азарт от схватки не на жизнь, а насмерть. Те, что пошли на нас, сожгли за собой мосты, и потому победили.
