нашел тебе новую хозяйку. Она от тебя уже в восторге, и, думаю, вы с ней поладите.
Его слова меня не порадовали. Мне не хотелось идти заново к кому-то в услужение, тем более, к той, кто меня откуда-то знает, но, когда он назвал жалование, которое сулила неведомая хозяйка, я потеряла дар речи.
— Но что мне придется там делать? — заикаясь от волнения, спросила я. Мне казалось, что примерно такую же сумму, которую я заработаю за год, заплатили моему названному дяде, когда он продал меня в дом греха.
— Не буду тебя обманывать. Мне толком неведомо, что она потребует. Но я уверен, что ее дом станет тебе надежной защитой, если что-то из твоего прошлого вдруг выйдет наружу.
Доктор говорил загадками. Я осторожно сжала его пальцы, словно хотела сказать: «Да, я доверяю вам и сделаю все, как вы скажете».
-- Не печалься, Камилла, — ласково добавил он. — Уверен, что все сложится к лучшему. Помнишь, как было написано у господина Вольтера? Больших побед не добиться без больших трудностей на пути. Твои трудности уже позади.
Я кивнула. Мне на ум пришла совсем иная цитата, та, которой заканчивался роман господина Вольтера о злоключениях Кандида, и я чуть было не сказала вслух ее начало: «Это вы хорошо сказали…» Йоханнес точно увидел ее в моих глазах, потому что с легким смешком он проговорил:
— Будем возделывать наш сад.
Мартин, не одобрявший лишних премудростей, с осуждением хмыкнул, и мы с Йоханнесом, не сговариваясь, покраснели и уткнулись в кофе.
Через несколько дней я уже стояла перед дверью богатого дома, где жила моя новая госпожа. Я с тоской глядела на вытертую от времени львиную голову, зажавшую в зубах дверное кольцо, и перекладывала из руки в руку корзинку, в которой несла часть своих пожитков. Тяжелая льняная сумка больно впилась в плечо, и я ухватилась за кольцо, чтобы постучать.
Мне отворила молодая госпожа, старше меня лет на пять. Судя по всему, она только недавно встала, потому что ее темные, длинные волосы не были убраны в прическу и свободно падали на плечи. Вся она была похожа на Венеру, вышедшую из морской пены, ее белое утреннее платье мягкими складками струилось к ее маленьким ногам, обутым в расшитые туфельки на каблуке, а лицо, не тронутое краской, было чуть смугловато, но так нежно и округло, что я уставилась на нее во все глаза, забыв сделать книксен и поздороваться. Она не стала ругать меня за мою оплошность и лишь улыбнулась, сделав знак заходить.
Я переступила через порог и только здесь опомнилась и поспешно присела.
— Меня зовут Камила, госпожа, — пояснила я, тревожно разыскивая в ее темном взгляде негодование или возмущение. — Меня, должно быть, наняла ваша матушка и приказала явиться сегодня…
— О, нет, — голос у молодой женщины был ей под стать: певучий и переливчатый, — это мне о тебе рассказывал доктор Мельсбах. Я как раз искала надежную камеристку, и мой опекун был восхищен тобой, твоими умениями, характером и хитроумием. Впрочем, восхищен — не то слово, барон не из тех людей, кто умеет восхищаться. Но если он решил, что ты подходишь мне, значит, так оно и есть.
Про себя я удивилась, но постаралась не выказать своих чувств. Кроме барона фон Эхт, я не знала никаких иных баронов, и уж совсем сомнительно, чтобы Йоханнес рассказывал обо мне постороннему человеку.
— Можешь называть меня сейчас и наедине Аньелой, — велела мне моя госпожа. — Я провожу тебя к моему опекуну.
Я послушно кивнула, но все-таки не удержалась от вопроса:
— А как мне к вам обращаться, если мы будем не наедине?
Она опять заулыбалась и лукаво на меня посмотрела, заложив прядь волос за изящное ушко.
— Это уже зависит от того, с кем именно мы будем не наедине, Камила.
Я кивнула. Кажется, я начала понимать, почему здесь мне обещают платить столь много, но все остальное по-прежнему оставалось для меня тайной.
Мы поднялись наверх. Дом был обставлен дорого и пышно, но у складывалось впечатление, что здесь нельзя найти ни малейшего отпечатка хозяев. Картины на стенах ничего не говорили о вкусах владельцев, словно подобранные вразнобой, наспех; нигде не лежало забытых мелочей, так резко и ясно обозначающих привычки господ и дам, на мебели кое-где лежала невытертая пыль. Ни единой служанки не попалось нам навстречу, и единственным звуком, оживлявшим этот застывший дом, было лишь жужжание и щелканье часов, стоявших на полочке над камином.
Анфилада комнат закончилась рабочим кабинетом. Перед тем, как войти в него, Аньела остановила меня. Здесь была библиотека, и темные фолианты мерцали золотым тиснением из-за прозрачного стекла, но мне почему-то показалось, что они стоят здесь с незапамятных времен и куплены не для того, чтобы их читали.
— Мой опекун — барон Крещенцио Коллальто ди Гаргаццонне, — шепнула мне на ухо госпожа, ненароком пощекотав мою щеку локоном, — но не злоупотребляй этим обращением. Он сам скажет, как его звать, и все тебе объяснит.
Когда мы вошли в кабинет, хозяин стоял к нам спиной. Он был тщательно и со вкусом одет, не вычурно, но дорого. На боку у него висела шпага, и барон заложил руки за спину, рассматривая что-то из окна; в пальцах он перебирал костяные четки. Я взглянула на Аньелу, ожидая, что она назовет мое имя, но она молчала, высоко вскинув тонкие брови. Я сделала шаг вперед и застыла, как жена Лота, обратившаяся в соляной столп, потому что барон обернулся, и я увидела перед собой господина Гренцера.
— Вот мы и вновь встретились, Камила,
