дошло до нас, а многое потерялось и застряло в пути, безвозвратно погибло.
Некоторые страницы этой книги погибли, как герои в огне боев (папаха не может предохранить от пули и от сабли), а некоторые погибли, как несчастные путники, когда они собьются с дороги, попадут в пургу, выбьются из сил, сорвутся в пропасть, угодят под снежный обвал, набредут на нож разбойника.
Говорят: что забыто и потеряно — самое лучшее и великое.
Ибо когда читаешь стихотворение и вдруг забудешь строку, она кажется самой нужной.
Ибо, когда вспоминают корову, которая пала, кажется, что она давала молока больше других и молоко у нее было жирнее.
Отец Махмуда сжег полный сундук рукописей своего сына-поэта. Ему казалось, что стихи губят непутевого сына. Теперь все утверждают, что в сундуке были самые лучшие стихи Махмуда.
Батырай никогда не пел одну и ту же свою песню два раза. Часто он пел на пьяных свадьбах. Эти песни там и остались, никем не сохраненные. Теперь все утверждают, что они были самыми лучшими.
Много песен спел Ирчи Казак при дворе шамхала, но редкие песни покинули этот двор, перелетели через ограду и достались людям. Сам Ирчи Казак говорил: сколько ни пой, ни шамхал, ни осел песен не понимают.
Говорят, что те потерянные стихи Ирчи Казака были самыми лучшими.
Голоса сожженных пандуров не дошли до нас. Мелодии чонгуров, выброшенных в реки, не дошли до нас. По всем погибшим и убитым я тоскую сегодня.
Но когда я слушаю и читаю то, что осталось, сердце мое радуется, и я благодарен сердцам бедных горцев, которые несли в себе и донесли до нас наши бесценные неписаные книги.
Эти повести, сказки, песни как бы говорят теперешним написанным пером на бумаге и напечатанным книгам: «Мы, неписаные, сотни лет брели через все невзгоды и вот дошли. Интересно, дойдете ли вы, так красиво изданные, хотя бы до следующего поколения? Посмотрим, — говорят они, — что является более надежным книгохранилищем: библиотеки, книжные склады или человеческие сердца?»
Многое забывается. Из сотни строк остается одна строка, но если она остается, то навеки.
Уже говорилось, что раньше многие дети умирали еще в колыбельном возрасте.
Имам приказывал раненым прыгать в реку. Калеки ему были не нужны, ибо воевать они не могли, а кормить их было нужно.
Настали другие времена. Малыши растут, окруженные заботой и докторами. Раненых перевязывают. Безногим выдают протезы. Когда дело касается людей, то эти перемены надо считать прекрасными и гуманными.
Но не это ли происходит и с хромыми мыслями, немощными стихами, полуживыми чувствами и даже мертворожденными песнями? Все остается в книге. Все записано на бумаге.
Говорили раньше: «Сказанное уходит, записанное остается». Как бы не случилось наоборот!
Но не подумайте все же, что я ругаю книгу и письменность. Они как солнце, которое, поднявшись из-за гор, осветило ущелье, развеяло мрак, невежество, темноту.
Мать рассказывала мне сказку о лисе и птице. Вот она, эта сказка.
Жила-была на дереве одна птица. У нее было крепкое, теплое гнездо, в котором она выводила своих птенцов. Все шло хорошо. Но однажды пришла лиса, уселась под деревом и запела:
Эти скалы все мои,
Это поле все мое,
Вся земля кругом моя.
На моей земле
Растет мое дерево.
На моем дереве
Ты свила себе гнездо.
Так отдай же мне за это
Одного своего птенца.
Иначе дерево срублю
И всех птенцов твоих сгублю.
Чтобы спасти родное дерево и родное гнездо, чтобы спасти остальных своих детей, отдала птица лисе младшенького птенца.
На другой день снова пришла лиса, снова завела свою песню. Пришлось пожертвовать и вторым птенцом. Теперь птица не успевала оплакивать своих детей: что ни день, то — птенец.
Узнали о ее несчастье другие птицы. Прилетели, спрашивают, в чем дело. Рассказала им глупая птица о своем горе. Умные птицы спели ей:
Виновата ты сама,
Глупенькая птица,
Провела тебя кума,
Хитрая лисица.
Чем ей дерево срубить,
Не своим хвостом ли?
Как птенцов твоих достать?
Не своим хвостом ли?
Где, скажи, ее топор?
Где ее пила?
Наша птица с этих пор
Мирно зажила.
Однако лиса не знала ничего этого и снова пришла пугать, угрожать и требовать очередную жертву. Опять начала петь, что срубит дерево, погубит всех птенцов. Но теперь слова, которые приводили птицу в ужас, показались ей смешными, хвастливыми и пустыми словами. Птица ответила лисе:
У этого дерева корни в земле,
Приноси лопату их подрывать.
У этого дерева крепость в стволе,
Приноси топор его подрубать.
Мое гнездо на высоких ветвях,
Лестницу тащи — до него достать.
Побрела лиса от дерева несолоно хлебавши и перестала приходить. А птица и сейчас живет, птенцов выводит, птенцы вырастают, песни поют.
Сколько своих птенцов погубил Дагестан из-за отсталости, невежества, темноты. Для того чтобы узнать самих себя, нужна книга. Для того чтобы узнать других, нужна книга. Народ без книги похож на человека, бредущего с завязанными глазами, он не видит мира. Народ без книги похож на человека без зеркала, ему нельзя увидеть свое лицо.
«Отсталые и темные горцы», — так писали и говорили о нас путешественники, побывавшие в Дагестане. В этих словах было больше правды, нежели превосходства и недоброжелательности. «Они — взрослые дети», — написал о нас один чужестранец.
«У них нет знаний, надо воспользоваться этим», — говорили неприятели.
«Если бы этим народам освоить искусство ведения войны, никто бы не осмелился поднять на них руку», — говорил один полководец.
«Если бы теперешние знания прибавить к храбрости Хаджи-Мурата или таланту Махмуда!» — говорят горцы.
— Имам, почему остановились? — спросил как-то раз Хаджи-Мурат у Шамиля. — В груди кипит сердце, в руке острый кинжал. Чего ждать? Идем вперед и проложим себе дорогу!
— Погоди, не торопись, Хаджи-Мурат, торопливые речки до моря не доходят. Спрошу-ка я у книги, что она скажет нам. Книга — умная штука.
— Может быть, и умна твоя книга, имам, но нам теперь нужна храбрость, А храбрость — на острие сабли, на спине коня.
— Книги тоже бывают храбрыми.
Книга… Буквы, строчки, страницы. Казалось бы, простой лист бумаги. Но он — музыка слова, певучесть языка, мысль. Это — я, исписавший его, и другие люди, о которых я написал, которые сами написали о
