заперли сперва на замок, а потом на засов. Мой наставник отворил другую дверь, обитую бильярдным сукном, мы вошли в некий коридор, и вскоре я услышал странные звуки, свидетельствующие о причудливых наслаждениях; затем Липсиус втолкнул меня в комнату, и началась инициация. Не могу описать, что видел той ночью; мне невыносимо вспоминать случившееся в потайных помещениях с наглухо закрытыми ставнями и плотными шторами, через которые даже отблеск света не проникал на тихую улицу; мне дали выпить красного вина, и пока я пил, какая-то женщина сказала, что оно из Красного кувшина, сделанного самим Аваллониусом[147]. Кто-то другой спросил, нравится ли мне вино фавнов, и я услышал еще с десяток фантастических названий, пока напиток вскипал в моих венах, пробуждая, как мне думается, нечто дремлющее внутри с рождения. Казалось, самосознание меня покинуло, я больше не был мыслящим существом, но сделался одновременно субъектом и объектом; я принял участие в ужасной забаве и стал свидетелем мистерии греческих рощ и фонтанов, увидел кружение танцоров и услышал зов музыки, когда сидел рядом со спутником, но все же был вовне и за собственным участием в представлении наблюдал, словно праздный зритель. Итак, с помощью странных ритуалов они заставили меня осушить чашу, а когда я проснулся утром, то был одним из них и поклялся хранить верность. Сперва мне продемонстрировали заманчивую сторону вещей; велели наслаждаться и ни о чем не думать, кроме удовольствий, и сам Липсиус указал, что наиболее острые ощущения вызывает зрелище ужаса тех несчастных, кого время от времени заманивали в обитель зла. Но через некоторое время мне вменили в обязанность участвовать в действе, и я был вынужден играть роль соблазнителя; таким образом, совесть моя нечиста, ибо я многих завел в глубины преисподней.
Однажды Липсиус вызвал меня в свои покои и сообщил, что намерен поручить трудное дело. Он отпер ящик стола, достал лист с машинописным текстом и попросил ознакомиться с содержанием.
Я не увидел ни места, ни даты, ни подписи, лишь следующие сведения:
Мистер Джеймс Хедли, член Королевского общества древностей, 12 числа сего месяца получит от своего агента в Армении уникальную монету «Золотой Тиберий». На реверсе изображен фавн, сопровожденный надписью VICTORIA. Считается, что эта монета имеет огромную ценность. Мистер Хедли приедет в город, чтобы показать монету своему другу, профессору Мемису, с Чейнис-стрит, Оксфорд-стрит, в промежутке с 13 по 18 число.
Когда я вернул доктору Липсиусу необычную депешу, он усмехнулся, увидев полнейшую растерянность на моем лице.
– У вас будет хороший шанс доказать свою надежность, – сказал доктор. – Это не обычная миссия; она требует тщательного планирования и бесконечного такта. Хотел бы я иметь в услужении Панурга[148], но посмотрим, на что годитесь вы.
– Это же розыгрыш? – спросил я. – Откуда вам знать – или скорее вашему корреспонденту, – что монету отправили из Армении мистеру Хедли? И каким образом можно установить период, в течение которого мистеру Хедли взбредет в голову приехать сюда? Как-то многовато догадок.
– Дражайший мистер Уолтерс, – ответил мой наставник, – мы здесь не в игры играем. Вы заскучаете, если я начну описывать все мелкие детали, шестеренки и винтики, если можно так выразиться, благодаря коим и работает машина. Гораздо интереснее сидеть в зрительном зале и изумляться, а не стоять за кулисами и видеть, как все устроено, – разве вы со мной не согласны? Поверьте, лучше вздрагивать от громовых раскатов, чем видеть, как кто-то катит пушечное ядро. Но, так или иначе, вам не надо беспокоиться по поводу «как» и «почему»; просто сделайте то, что поручено. Конечно, я дам подробные инструкции, но от исполнения зависит очень многое. Я часто слышал, как молодые люди заявляют, что в литературе главное – стиль,[149] и могу вам с уверенностью сказать, что и в нашей деликатной профессии эта максима справедлива. Для нас стиль превыше всего, и потому мы обзаводимся такими друзьями, как вы.
Я ушел в некотором смятении: он, без сомнения, намеренно оставил все в тайне, и я не знал, какую роль придется играть. Хоть мне и довелось лицезреть омерзительный разврат, я еще не очерствел окончательно, не разучился сочувствовать ближнему и трепетал при мысли о том, что буду вынужден стать палачом мистера Хедли.
Неделю спустя, шестнадцатого числа, доктор Липсиус вызвал меня в свои покои.
– Все случится этим вечером, – начал он. – Пожалуйста, мистер Уолтерс, выслушайте внимательно, ибо дело опасное, и от соблюдения этих инструкций с точностью до последней буквы зависит ваша собственная жизнь, вы меня хорошо понимаете? Итак, сегодня вечером, примерно в половине восьмого, вы неторопливо пройдетесь по Хэмпстед-роуд до перекрестка с Винсент-стрит. Свернете на нее и отсчитаете третий поворот направо, ведущий к Ламберт-Террас. Пройдете вдоль террасы, пересечете дорогу и продолжите путь по Хартфорд-стрит до Лиллингтон-сквер. Второй поворот из сквера приведет вас на Шин-стрит; это скорее проход между двумя глухими стенами, чем улица. Как бы ни сложились обстоятельства, позаботьтесь о том, чтобы оказаться там на углу ровно в восемь. Вы пройдете по Шин-стрит и как раз на изгибе – где исчезает из виду сквер – встретите пожилого джентльмена с белой бородой и бакенбардами. По всей вероятности, он будет ругать кэбмена за то, что тот привез его на Шин-стрит вместо Чейнис-стрит. Вы тихо подойдете и предложите свои услуги; он скажет вам, куда ему надо попасть, и вы будете настолько учтивы, что предложите показать ему дорогу. Видите ли, профессор Мемис переехал на Чейнис-стрит месяц назад; таким образом, мистер Хедли никогда не навещал его по новому адресу, к тому же он весьма близорук и плохо знает Лондон. В Одли-Холле он живет как мудрый отшельник. Итак, должен ли я что-то еще объяснять человеку вашего ума? Вы его приведете в этот дом, он позвонит в колокольчик, и слуга в скромной ливрее его впустит. Вы сделаете свое дело – не сомневаюсь, сделаете хорошо. Вы оставите мистера Хедли у дверей и просто продолжите прогулку, и я рассчитываю увидеть вас на следующий день. Думаю, мне больше нечего вам сказать.
Я позаботился о том, чтобы выполнить эти подробные инструкции с точностью до последней буквы. Признаюсь, я шел по Тоттенхэм-Корт-роуд не то чтобы как слепой, но с тревожным чувством, что приближаюсь к решающему моменту в своей жизни. Шум и голоса на переполненных тротуарах превратились в пантомиму; я снова и снова прокручивал в голове возложенную на меня задачу и пытался предугадать исход дела. Приближаясь к повороту, я спросил себя, не следует ли
