Но никто не расходился. Усадьба наполнилась призраками людей и лошадей.
Конюшни, дом Родиона и дом управляющего сгорели дотла. От грота остался фундамент и надстройка с арками, потому что были выложены из кирпича. Часовня вспыхнула последней, когда первая пожарная машина уже въехала на территорию, и ее удалось потушить. Сгорели только соломенная крыша и частично стропила.
Я дошел до главных ворот. На круге ветер скручивал в спираль пыль, поднимал в воздух рваные полиэтиленовые пакеты и бумажные обрывки. На автобусной остановке, вокруг нее и далеко за ее пределами стояли люди. Казалось, все они ждут автобуса, ждут уже не меньше недели; народ все прибывает, а автобуса нет, но никто не ропщет, не скандалит и не уходит. «Когда они успели проснуться и прийти сюда?» – думал я, глядя на кепки, платки, телогрейки, розовые щеки и выцветшие до небесной голубизны глаза. Никогда в жизни на меня не смотрело столько человек одновременно. Я сел на парапет ограды, поднял воротник пальто, натянул на уши шляпу. По толпе прошла волна оживления. На круг выехал «Понтиак», развернулся и стал сдавать задним ходом к воротам. Из усадьбы, опираясь на руку Леды, вышел князь. Он был в шароварах, сапогах и в той же косоворотке. На плечи накинута норковая шуба. Лицо бледное, но взгляд властный и жестокий. Медленная и осторожная походка выдавала его слабость. Глядя сквозь толпу, словно это был частокол деревьев, князь подошел к машине, поставил на ступеньку ногу, но вдруг обернулся.
– Вы этого хотели? – спросил он и громче повторил: – Вы этого хотели?!
Те, кто был рядом с машиной, зашевелились, ожили, стали оправдываться, перебивая друг друга:
– Да я пока с двумя ведрами прибежал…
– У меня стоит мешок с песком, да кобылы нет, хочь на себе тащи…
– Прости нас, Николаич, бес попутал…
– Мы все заново отстроим, вот те крест…
– Простите, бога ради, Святослав Николаевич… – Старуха в белом платке, низкорослая, сухонькая, как плетень на заброшенном огороде, подошла к князю и протянула ему корзинку с крашеными яйцами.
– Возьмите к Пасхе яички. Только освятить их не забудьте.
И тут остальных как прорвало. Люди окружили машину и стали предлагать то картошку, то лук, то парную свинину, то молоко.
«Понтиак» тронулся с места. Безостановочно сигналя, машина продвигалась вперед, словно катер через буруны к далекому берегу.
* * *
Князь умер на следующий день после Пасхи. Тихо и легко. Проснулся утром, попросил у сиделки воды, попил и уснул снова, на этот раз уже навсегда. Его похоронили рядом с церковью, далеко от усадьбы.
Родион еще недолго пожил в Араповом Поле, продал свой дом и вместе с Ледой вернулся в США, где опять занялся фильмом о своем сольном восхождении на высочайшие вершины мира. Переуступать аренду усадьбы он никому не стал. Собственно, никто его об этом и не просил. Какие-то совестливые мужики пытались отстроить заново грот и конюшни, поставили фундамент, даже обвязку сложили кое-где, но очень скоро их энтузиазм исчерпался. Сильно подорожали стройматериалы, и строительные работы затихли. Некоторое время в хозяйском доме жили беженцы с Северного Кавказа, потом и они пропали, и опустевший дом как-то ночью сожгли пьяные подростки. Над Гонзой и Герасимовым, который, к несчастью, выжил, состоялся суд. Адвокаты отбили все пункты обвинения против них, кроме покушения на убийство, то есть удалось доказать, что они пытались меня убить. Оба получили по два года условно и были освобождены из-под стражи прямо в зале суда.
Столешко был объявлен в розыск. Составили его фоторобот в двух ипостасях: лицо до операции и лицо Родиона. Разослали по всем отделениям милиции. У Родиона потом начались неприятности. В аэропорту Шереметьево, к примеру, на него надели наручники и положили лицом на пол. Сутки он просидел в камере для временно задержанных и опоздал на самолет.
Что касается меня, то сразу после похорон князя я уехал на Кавказ, бесился на стенках пятой категории сложности, ночью свободным лазанием[18]вышел на штурм Ушбы – что-то кому-то хотел доказать или свести счеты с жизнью, не знаю. Потом отлегло, и я в прекрасной спортивной форме примкнул к съемочной группе Родиона в качестве высотного оператора.
Еще я не сказал про Татьяну…
Головная боль! Заноза в сердце! Она вымотала мне всю душу! Случилось это спустя три недели после похорон князя, когда я, простуженный, с отмороженными пальцами, вернулся с Ушбы в Москву. Был майский вечер. Гадкий вечер, с дождем и мокрым снегом за окном – сколько живу, такого мая не помню. Я сидел перед телевизором, закутавшись в плед, и смотрел какой-то скучный сериал.
В дверь позвонили. Я ждал соседа, который, идя с работы домой, часто заходил ко мне, потому как знал, что у меня в баре всегда был богатейший выбор спиртного. Не спрашивая, я сразу открыл дверь и… нет, не удивился, а просто не узнал ее.
Татьяна была одета непривычно – в длинное бежевое пальто свободного покроя, в сапоги на каблуках-шпильках, без черных очков, без налобной повязки, какая-то хрупкая, слабая, беззащитная. Я стоял на пороге, смотрел на нее и хлопал глазами.
– Можно войти? – спросила она низким грудным голосом, будто была простужена.
Я кивнул и отступил на шаг, пропуская ее в прихожую. Не снимая пальто, не разуваясь, она кинула сумочку на пол и сразу обвила руками мою шею. Она целовала меня как сумасшедшая. Ее слезы обжигали мои щеки. Мне не хватало воздуха.
– Прости меня, – зашептала она, ткнувшись холодным мокрым носом мне в шею. – Я только сейчас поняла, кем ты для меня был… Мне стыдно за то, что я тебе говорила…
– Когда, Таня?
Она не ответила, отрицательно покачала головой.
– Я тебе звонила неделю подряд, искала тебя… Мне казалось, я медленно схожу с ума, задыхаюсь без тебя. Та наша первая ночь… Помнишь? Она не выходила из моей головы… А помнишь, как мы, стоя на коленях, клялись друг другу в вечной любви…
– До гроба, – уточнил я.
– Я была готова убить себя…
– Да что с тобой?!
Я оторвал ее ладони от лица, заглянул в глаза. Она смотрела на меня через слезы.
– Я люблю тебя… Мне надо было время, чтобы это понять. Тогда я думала: работа, карьера – вот что самое главное в жизни, а поцелуи, ласковые слова – это все глупости, досуг, развлечение… Я хочу выпить! У тебя есть что-нибудь выпить?
Она скинула пальто и прошла в комнату. Постояла, посмотрела на стеллажи с книгами, на спортивные кубки, вымпелы, фотографии гор, коллекцию камней…
– Я уволилась из «Эскорта», – сказала она, когда я подал ей бокал с мартини.
– Зачем? Ты нашла более выгодную работу? – Я так не думал, но язык сам произнес эту фразу. Татьяна сделала глоток и отрицательно покачала головой.
