при всех переживаниях. Временами он засыпал, но он хорошо различает сон в состоянии психоза и бодрствование в состоянии психоза. У него превосходные детальные воспоминания обо всех временах в состоянии психоза, которые оставались идентичными в многократных беседах с обследуемым и в его собственном описании болезни. Таким образом, речь ни в коем случае не может идти о том роде воспоминаний, которые обычно сохраняются о подобных сну состояниях. Его состояние было, кроме того, таково, что реальные факты, воздействующие на него извне, им как таковые правильно осознавались. В этом отношении он во время психоза ориентировался. Он знал, в чем дело, когда хозяйка приносила ему чай, когда доктор приходил к нему домой, когда его привезли в больницу, когда его перевезли из Маннгейма в Гейдельберг.
В начале своей болезни он часто, а затем уже редко осознавал, что у него «видения». В то время, как вначале он жил или в своих переживаниях, или в действительности, то затем действительность все больше и больше втягивалась в мир его переживаний, так, например, одиночная палата воспринималась им преимущественно как каюта корабля, но в краткие моменты — и как больничная палата (двойная ориентация).
Переживаемое представляло собой вначале отдельные сцены, которые перемежались произвольными перерывами. Позднее, переживание стало почти беспрерывным, «лихорадочным». Вначале одна и та же переживаемая ситуация не повторялась дважды в одном и том же виде. В конце появились повторы, и наконец, все вмешалось в хаосе.
Вначале больной испытывал сильное чувство страха, большую боязнь перед преследованиями, но это чувство в состоянии психоза вскоре полностью пропало. Он стал необычно равнодушен, безразлично взирал на происходящее, не испытывал страха, относился ко всему фаталистически. У него нельзя отметить и следа активности. Он совершенно пассивно отдался происходящему, чувствовал себя абсолютно бессильным, безвольным. Когда состояние переживания прекратилось, у него было лишь чувство избавления, что теперь он обрел покой.
Охарактеризуем этот тип краткосрочного психоза обобщающе: при совершенно бодром сознании и сохранившейся способности ориентироваться из начальных отдельных сцен, из страха, из мании преследования складывается развивающееся и чрезвычайно богатое переживание, в котором страх исчезает и уступает место чувству крайнего равнодушия при пассивном, безвольном бездействии. И наконец, сохраняются надежные детальные воспоминания обо всех подробностях.
2. Если мы зададим вопрос о причинах этого психоза, то одновременно это будет и вопрос о диагнозе. В начале нашего обследования мы, опираясь на данные анамнеза, по чувственной образности переживаний, по сильной изнуренности в результате психоза, по завершающему сну и дальнейшему благоразумному поведению предположили, что имеем дело с алкогольным психозом. Но мы вынуждены были отказаться от такого взгляда по следующим причинам: по психологическому типу психоз был явно не алкогольный, фантастический мир переживаний, их связи, способность ориентироваться свидетельствовали о том, что это не Delirium. Только начало, со страхом и преследованием при сохранении ориентации, позволяло думать об алкогольном галлюцинировании, дальнейшее же течение, характеризующееся равнодушием и пассивностью, и отсутствием страха, решительно говорило о противном. Кроме того, данные анамнеза хотя и свидетельствовали об употреблении алкоголя, но не говорили об алкоголизме: все понесенные им наказания не были наказаниями за преступления (насилия) на почве алкогольного опьянения, он постоянно работал, и работоспособность его не уменьшалась, его поведение дома не было поведением алкоголика: несмотря на обоснованную ревность, которая его очень беспокоила, абсолютно отсутствует тип алкогольной маниакальной ревности. Признаки тяги к алкоголю тоже не были установлены, скорее более очевидной является зависимость более интенсивного употребления алкоголя от его раздражения по поводу поведения жены. В конечном счете, против алкоголизма говорит и постоянный хабитус больного: у него отсутствует юмор, характерный для пьяниц, невозмутимое легкомыслие. Он безоговорочно признает, что употреблял алкоголь, не отказывается отправиться в лечебницу для алкоголиков, если это будет желательно. Также нет и признаков физических отклонений, вызванных алкоголизмом.
Если посмотреть на историю больного как на целое, то не может быть сомнения в том, что оба психоза имеют реактивную природу. Для него чрезвычайно важное значение имеет совместная жизнь с женой и детьми. Он очень убедительно описывает то, насколько его задевало пренебрежительное отношение к нему его жены. Дважды она от него уходила. Он был вынужден жить один, чрезвычайно страдал, в свободное время постоянно думал о своей жизни, и оба раза, в первый приблизительно через 7 недель, во второй — через 3–3 1/2 недели, впал в состояние психоза, содержание которого оба раза строилось преимущественно на его отношении к жене. Отдельные понятные связи мы вскоре перечислим. А прежде зададим себе вопрос о причине, которая привела этого мужчину к такой психотической реакции на свою жизнь. Был ли это его постоянный, существующий с детства душевный склад? (Не было ли дело в истерической реакции?) Или этот мужчина изменился в результате какого-то процесса, и речь идет о реакции на основе вызванного этим процессом изменения? (Идет ли речь о шизофренической реакции?) Мы придерживаемся последнего взгляда на следующих основаниях: сам психоз не обнаруживает характерное при столь тяжелых формах истерической реакции помрачение сознания, отсутствует истерический характер, а сам психоз не имеет ни единой черты театральности. Отсутствуют истерические стигмы. Среди признаков острого психоза фантастичность содержания, богатый мир переживаемою без явно выраженного помрачения сознания при сохранившейся способности ориентироваться и ясных воспоминаниях относятся к тем чертам, с которыми мы привыкли часто встречаться при психозах более точно установленных процессов. Констатировать определенное начало процесса было невозможно, однако в пользу наличия процесса говорят странный круг чтения, упрямое поведение больного, последующее действие психоза, которое при рассудочном понимании им болезни не позволило ему выработать также и эмоционально ясную объективную установку к ней, его лишенное критических черт, несмотря на всю неверность его жены и ее нежелание жить с ним, упорно удерживаемое стремление к совместной жизни, его оптимизм в этом отношении, его склонность к болезненным заблуждениям (недоверие по отношению к врачам), и, наконец, его несколько странные письменные произведения. И если процесс не может рассматриваться как доказанный в строгом смысле, то все же убедительным представляется то, что данные психозы не являются ни алкогольными, ни истерическими и что они, по крайней мере, состоят в родстве с обычными шизофреническими, богатыми переживаниями психозами. Более детальная дифференциация в настоящее время, когда мы имеем так мало самых общих понятий для обозначения болезней, невозможна. Для того, кто в качестве решающего фактора выбирает психологически и тип психоза, диагноз шизофрения в нашем случае будет, вероятно) однозначным, тот же, кто требует доказательств наличия начавшегося в определенное время процесса и неизлечимости, должен сохранять сомнения и невозможность установить это, связывать с возможно низкой степенью
