В полночь войска, стоявшие в крепости, были подняты на ноги. Им велено огня не зажигать, не шуметь, разговаривать шепотом. Пусть думают враги, что русские спят.
Сотня Степана Гурьева заняла участок стены слева от вылазных ворот.
Мореходы стали готовиться к бою, зарядили свои пищали, точили боевые топоры с длинными рукоятками. Отец Феодор с крестом в руках обходил отважных воинов. Готовясь к смертному бою, многие исповедовались, и монах-кормщик отпускал им грехи.
Неожиданно мореходов сменили стрельцы; сотне Степана Гурьева приказано быть наготове к вылазке вместе с войсками передового полка.
Не успели мореходы отойди от ворот, как началось движение. Из крепости выходил большой полк. Михаил Воротынский выехал на своем любимце — сером жеребце, окруженный воеводами. В темноте чуть отсвечивали драгоценные доспехи.
— Братья мои, государи, — повернувшись в седле, сказал Воротынский ратникам, — будем биться насмерть, не отдадим врагу свою землю на позорище!
— Не отдадим Москвы врагу! — раздалось в ответ. — Где ляжет твоя голова, князь, там и мы свои головы сложим…
Воротынский обнял своего товарища Ивана Шереметева, остающегося в крепости, и нарядного воеводу князя Ивана Коркодинова.
— Блюдите город, братья! Не силой нынче воюем, хитростью. Не ошибитесь, не дайте врагу ненароком разломать стены!
Большой полк бесшумным непрерывным потоком устремился к лесной чаще, находившейся в сотне шагов. Через полчаса у стен крепости не было видно ни одного человека. Ворота снова накрепко закрыли.
Пушкари и затинщики давно изготовили пушки и пищали. Главный зелейный мастер к каждой пушке принес по восемь больших кувшинов пороха. В шатре главного воеводы остался князь Шереметев. Через каждые полчаса дозорные сообщали ему о действиях врага.
С рассветом завыли татарские трубы. Крымчаки внезапно появились из леса и, выпустив тучу стрел, с дикими криками ринулись на крепость. Они бесстрашно прыгали в ров на колья, лезли к стенам, заполняя своими телами ров. Когда их головы и руки показались над стенами, стрельцы заработали топорами, секирами и рогатинами. Ратники, стоявшие сзади на возвышенности, стреляли из луков.
Прошел час. Еще час. Небо на востоке окровавилось. Время подходило к восходу солнца.
Большой медный барабан, стоявший у шатра главного воеводы, ударил два раза. Не успело затихнуть гулкое эхо, как Гуляй-город окутался дымом пушек и пищалей. Ядра и дробь ударили по врагам, упорно наползавшим на крепость из леса. Стреляла первая половина всех крепостных пушек. Огневой удар оглушил нападающих. Многие свалились на землю замертво. Войска противника приостановились, смешались. В это время загремел второй залп. А в тылу врага послышались крики и звон оружия. Воевода Воротынский незаметно провел свои полки в обход по ложбине и ударил в спину крымским ордам. Завязалась яростная схватка. Сила мускулов и мужество решали дело. Крики и звон оружия спугнули птиц, они беспокойно кружились над лесом.
Теперь татары все свои силы направили на большой полк Михаила Воротынского. Прошло два часа, и русские стали сдавать, слишком много было воинов у крымского хана.
И тогда из Гуляй-города послышались тягучие призывы полковых труб. Вылазные ворота открылись, передовой полк под командованием Дмитрия Хворостинина вырвался из крепости и ринулся на врага. Воины большого полка обрадовались подмоге и бились с новыми силами, словно в оседавшее тесто добавили свежих дрожжей.
Кипел отчаянный бой. Ратники передового полка бились доблестно, не щадя жизни. Благодаря своему высокому росту, воевода Хворостинин, сидя на коне, хорошо видел, что делается на поле битвы. Грозная сеча продолжалась долго. Кровь ручьями стекала в реку…
Теснимые с двух сторон, татары не выдержали и побежали.
Девлет-Гирей, лежа на подушках в своем шатре, слушал донесение о вылазке большого полка воеводы Воротынского и радостно потирал руки, заранее празднуя победу. Цель достигнута, русские вышли из крепости.
В это время сотня Степана Гурьева пробивалась к ханскому шатру. Сотник задумал взять в плен крымского владыку.
Одноглазый мурза Сулеш, задыхаясь, прибежал в шатер к Девлет-Гирею:
— О сладкорукий, лошади готовы, надо бежать, русские близко! Твоя охрана рубится с ними. — Шрам на лице мурзы сделался лиловым.
Забыв про боли в животе, хан заметался по шатру. Полы зеленого халата распахнулись, обнажив тонкие дрожавшие ноги.
Мурза Сулеш подхватил безоружного владыку под руку и вывел его к лошади. Двое слуг подсадили Девлет-Гирея в седло. Бескровное лицо хана еще больше побледнело — он услышал яростные вопли и звон оружия. «Не я, а московский царь Иван поведет меня на веревке», — пронеслось в голове. Не помня себя от страха, хан полоснул коня плетью… Для прикрытия бегства он оставил немногих, а сам, нигде не отдыхая, ночью прискакал к Оке и поспешно переправился через Сенькин перелаз. Боясь погони, хан оставил на переправе сильный заслон.
Сотня Степана Гурьева, изрубив ханскую стражу, прорвалась к заповедному шатру. Он был пуст. На узорчатом ковре валялись брошенные ханские знамена, оружие, три золоченых шлема и кольчуги. Забившись под богатые одежды, плакали от страха две русские девочки-невольницы.
Думая, что Девлет-Гирей спрятался, Степан Гурьев стал искать по всему шатру. Откинув стенной ковер, он увидел князя Янгурчей-Ази, оружного, в чешуйчатых латах. Князь вихрем обрушился на Степана с боевым топором. Метил в голову, но промахнулся, и удар пришелся в плечо. Мореходы бросились на князя, зарубили. Истекавшего кровью Степана Гурьева положили на мягкие ханские подушки его товарищи русские корсары: Дементий Денежкин, Федор Шубин и Иван Твердяков.
И отец Феодор, пробившийся к ханскому шатру вместе со Степаном, не отходил от него.
Бой окончился полным разгромом крымских орд. Но победа досталась дорогой ценой: три четверти русских ратников полегли близ сельца Молоди.
Оставшиеся в живых хоронили павших. Помахивая кадилами, молились над усопшими попы. Синеватый ладанный дым поднимался к небесам.
К вечеру у ханского шатра остановились два всадника — плечистый парень и молодая женщина.
— Где сотня Степана Гурьева? — спросил парень у дозорного.
— Здесь.
— Где Степан Гурьев?
— В шатре лежит, раненый.
Молодая женщина, это была Анфиса, спрыгнула с коня и бросилась в шатер. У изголовья Степана горела свеча. Деревенский лекарь-ведун, старик с всклокоченными седыми волосами, накладывал на рану чистые тряпки, пропитанные зеленой пахучей мазью. В жаровне переливались огнями раскаленные угли. Кипела какая-то жидкость в глиняном горшке, распространяя резкий запах.
— Что с ним? — крикнула Анфиса, пораженная бледным, неживым лицом раненого.
— Много крови вышло, еле унял. Топор басурманский заговоренный… А ты родня, что ли, ему?
