заканчивать, полководец решился на генеральное сражение. К Равенне со стороны Форли подошли испанские и папские войска. Французы насчитывали порядка 23 000—25 000 человек (среди них 3500 гасконских арбалетчиков, пикардийцы, итальянцы и от 5000 до 9500 наемных немецких ландскнехтов) при 54 орудиях, их противники – от 16 000 до 22 000 человек (включая конных и папских аркебузиров) при 30 орудиях. Французов поддерживала тяжелая конница герцога Феррарского.
Описание сражения дошло в сочинениях нескольких авторов, мы приведем то, которое дано в работе Ф. Гвиччардини (1483—1540 гг.) «История Италии»: «На рассвете одиннадцатого апреля, в праздничный день Пресвятого Воскресения по мосту (через реку Ронко, наведенному накануне. – Е.С.) двинулись немецкие пехотинцы, но почти весь авангард и основные силы войска перешли реку вброд. Арьергард во главе с Ивом дʼАлегром, насчитывавший четыреста копий, остался на берегу со стороны Равенны; он должен был при необходимости прийти на помощь армии и оказать противодействие солдатам или жителям Равенны, если они выйдут из города. На охране моста, возведенного ранее на Монтоне, оставили Париса Скотти с отрядом из тысячи пехотинцев. Боевой порядок французов был следующим. Авангард с артиллерией впереди во главе с герцогом Феррарским и включающий /главноуправляющего финансами/ Нормандии с семьюстами копьями и немецкими пехотинцами находился на берегу реки, протекавшей справа от него, причем пехотинцы находились слева от кавалерии. Рядом с авангардом, также с фланга, стояла пехота главных сил, восемь тысяч человек, частично гасконцы, частично пикардийцы, а за ними, на еще большем удалении от реки, располагался последний отряд итальянских пехотинцев, возглавляемый Федерико да Боццоло и… Скотти. Всего их было не более пяти тысяч, ибо, хотя де Фуа, проходя мимо Болоньи, забрал оттуда гарнизон, многие сбежали из-за невыплаты жалованья; рядом с этим отрядом помещались все лучники и легкая кавалерия числом более трех тысяч. За всеми этими силами, которые были выстроены не в прямую линию, а изгибом, в форме полумесяца, на берегу находились семьсот копий главных сил под командой Ла Палиса и соборного легата кардинала Сан-Северино, огромного ростом и отважного духом, который был одет с ног до головы в сверкающие доспехи и выступал скорее в роли военачальника, чем кардинала или легата. Себе де Фуа не отводил определенного места или роли; он избрал из всего войска тридцать самых отважных дворян, чтобы вместе с ними следить и оказывать помощь повсюду. От других его отличали блеск и роскошь его оружия и плаща, а также радость, написанная на его лице и искрящаяся в бодром взгляде. Когда войско было построено, он поднялся на вал плотины и обратился к войску с зажигательной речью, превосходящей обычные военные напутствия (ее мы пропустим. – Е.С.)… После этих слов под звуки труб и барабанов и под радостные крики всего войска французы начали двигаться к позиции противника, удаленной от места их переправы через реку менее чем на две мили. Неприятель, находившийся на берегу реки, прикрывавшей его левый фланг, и защитившийся рвом, настолько глубоким, насколько можно было выкопать за это время, и опоясывавшим, начиная справа, весь лагерь, оставил для прохода и кавалерийских вылазок пространство в двадцать локтей. При известии, что французы форсируют реку, союзники построились в боевой порядок: авангард составляли восемьсот конных латников во главе с Фабрицио Колонной; они растянулись вдоль берега, соседствуя справа с отрядом из шести тысяч пехотинцев; за авангардом, также вдоль реки, расположились основные силы в виде шестисот копий и отряда в четыре тысячи пехотинцев под командованием вице-короля и с ним маркиза делла Падула; здесь же пребывал и кардинал Медичи, которого природа в значительной мере лишила зрения; кроткий нравом и в гражданском платье, он являл и внешне и на деле полную противоположность кардиналу Сан-Северино. За главными силами, также на берегу реки, размещался арьергард численностью четыреста конных латников под командой испанского капитана Карвахаля и отряд пехоты в четыре тысячи человек. Справа за плечами пехоты с целью оказывать помощь тем частям войска, которые дрогнут, находилась легкая кавалерия под командованием маркиза Пескары Фернандо дʼАвалоса, совсем еще юноши, подававшего большие надежды; артиллерия была расставлена перед тяжелой конницей, а Педро Наварро, с пятьюстами отборными пехотинцами не имевший определенного места, перед фронтом пехоты на рву поместил тридцать повозок, напоминающих боевые колесницы древних с серпами – на них был установлены небольшие пушки, а наверху – длинные рогатины, чтобы облегчить сопротивление натиску французов. В таком порядке союзная армия оставалось неподвижной под защитой рва в ожидании атаки неприятеля; такое поведение, как выяснилось в конце концов, было неразумным, но и в начале оно принесло немалый вред. Фабрицио Колонна советовал напасть на врагов, когда они начали переправу через реку, ибо выгоднее было сражаться с частью противника, чем рассчитывать на защиту в виде неглубокого рва, но Педро Наварро, с которым вице-король считался как с оракулом, возражал, поэтому было принято опрометчивое решение дать французам переправиться. Итак, когда французы приблизились ко рву на двести локтей и убедились, что неприятель остается неподвижным и не собирается покидать свои позиции, они также остановились, чтобы не давать ему преимущества, на которое тот рассчитывал. Оба войска простояли друг против друга более двух часов, а тем временем с обеих сторон велся артиллерийский огонь, наносивший французской пехоте немалый урон, ибо Наварро удачно расположил свои пушки. Однако герцог Феррарский, оставивший часть орудий позади армии, очень быстро перевез их на самый край боевого порядка, где находились лучники. Так как строй имел форму дуги, эта батарея оказалась почти за спиной противника и открыла по нему сильный огонь с фланга, причиняя большой ущерб особенно кавалерии, ибо испанские пехотинцы, отведенные Наварро в низину рядом с речной плотиной и по его команде залегшие на землю, были вне досягаемости. Фабрицио громко восклицал и часто посылал к вице-королю вестовых, чтобы, не дожидаясь, пока орудийный огонь истребит половину войска, оно вступило в битву; однако Наварро противился этому из своего непомерного честолюбия, ибо он рассчитывал одержать победу благодаря доблести испанской пехоты, даже если все остальные погибнут, и потому чем больше будет потерь, тем выше будет его заслуга. Но ущерб, нанесенный бомбардировкой тяжелой и легкой кавалерии, был уже столь велик, что стал нестерпимым; плачевное зрелище сопровождалось ужасными криками, и повсеместно можно было видеть, как на землю падают солдаты и кони и в воздух взлетают оторванные головы и руки. Тогда Фабрицио с возгласами: “Неужели все мы должны с позором погибнуть из-за упрямства и злобы одного марана (испанского еврея-выкреста или его потомка. – Е.С.)? Войско будет разбито, не поразив ни одного из врагов? А как же все наши победы над французами? Честь Испании и Италии будет замарана одним Наварро?” – двинул вперед из-за рва свою тяжелую конницу, не дожидаясь команды или позволения вице-короля; за ним последовала вся кавалерия, а затем и Педро Наварро был вынужден дать приказ своей пехоте, которая яростно схлестнулась с уже приблизившимися немецкими пехотинцами. Все ряды смешались, и началась жестокая битва, без сомнения одна из величайших за многие годы в Италии… Здесь завязалось всеобщее побоище на ровном месте, не имеющем водных преград или насыпей, и два войска сошлись не на жизнь, а на смерть, воспламененные не только риском, надеждой и жаждой славы, но и ненавистью одной нации к другой. Примечательное зрелище являл собой поединок, сопровождавший схватку немецкой и испанской пехоты, когда перед
