Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
Время шло, я работала, и вот следующим летом театр должен был отправиться на гастроли. Я играла две главные роли и много небольших, и все – без дублеров. Брать с собой ребенка одиннадцати месяцев страшновато – неизвестно, где поселят, чем получится кормить (в провинции с продуктами было намного хуже, чем в Москве). Да и куда деть ребенка, когда я на сцене?.. Эти мысли сводили меня с ума. Оставить Юлю на два месяца с Володей я не могла: он тоже работал и учился, и помочь ему никто не мог, а сам он в детях не понимал решительно ничего. Моя мама тоже едет на гастроли со своим театром… В итоге попросили помощи у Володиного двоюродного брата, который жил в Баку. У них в семье родился мальчик примерно в то же время, что и Юля, его жена не работала и сказала, что, конечно, нам поможет. Мы взяли Володе билет на самолет, и он отправился с дочкой в город, где родился, где жили его двоюродные братья с семьями и две его тетушки.
Это было мое первое и самое горестное расставание с Юлей.
Новостей пришлось ждать три дня: потом Володя вернулся из Баку и уверил, что все в порядке. Я улетела на гастроли, и мы часто переписывались с бакинскими родственниками. Письма оттуда приходили подробные, но меня они не радовали. Юля не могла привыкнуть к новому быту, к чужим людям, так сразу появившимся в ее жизни. Тем более что родные – и я и Володя – исчезли из ее поля зрения совсем и как-то сразу. И пища другая, непривычная: она любила каши и фруктовые пюре, а там каши не приветствовались. Рая, жена Володиного брата, азербайджанка, готовила изумительные национальные блюда: их мальчик все ел, а наша принцесса отказывалась. Она была очень беспокойной, нервничала и все время плакала. А я сходила с ума, считала дни и боялась, что мой ребенок за два месяца разлуки меня забудет.
И вот – конец гастролей… Я покупаю билет, и тут становится известно, что самолет могут не выпустить, потому что на Баку надвигается холера и, вполне возможно, объявят карантин. Я молила всех богов, чтобы мой самолет не задержали, и боги смилостивились: я прилетела в Баку и через день вылетела с Юлей последним рейсом в Москву. И сразу Баку закрыли на карантин.
А прилетела я в Баку рано утром и вошла в дом, когда Юля еще спала. Я пришла на балкон (из-за жары она спала там) и стала ждать, когда дочь проснется. Юлю по моей просьбе остригли налысо – существовало поверье, что это нужно обязательно сделать через год после рождения: вместе с волосами дитя оставляет все плохое, и уж тогда растут новые и, конечно же, густые волосы.
Я сидела возле своей лысой девочки и смотрела на нее с непередаваемым чувством абсолютного счастья. Из минут, о которых писал Гёте, даже не знаю, сколько принадлежало этому моменту – время для меня остановилось.
Сначала, не раскрывая глаз, Юля заскрежетала хриплым, не знакомым мне звуком, потом села, и, все еще не раскрывая глаз, капризно и требовательно заплакала и принялась тереть глазки кулачками. Потом она открыла глаза и увидела меня. Боже мой, какое это было счастье: она меня не забыла! Она меня сразу узнала! Она смотрела на меня, не веря, что она меня видит. Потом быстро перебралась ко мне, жмурясь от моих поцелуев, потом крепко схватила, зажав в своем крохотном кулачке мой халат, и не выпускала ни на секунду.
С тех пор я старалась не расставаться с Юлей, она ездила со мной на гастроли, начиная с двухлетнего возраста.
Но дважды все-таки пришлось расстаться – гастроли предстояли в городах, где могли возникнуть трудности с питанием и бытом. Месяц Юля прожила в Брянске у моей мамы и еще месяц, в другой год, – под Ленинградом, на даче у наших пожилых друзей, которых она хорошо знала и любила. И все же, когда я за ней приехала, Юля спросила, не оставлю ли я ее здесь. Спросила, когда мы шли с ней покупать новые туфельки. У Юли была стерта пяточка, и я предложила ей остаться дома: магазин напротив, я вернусь быстро, а со стертой пяточкой идти трудно. Но Юля крепко схватила меня за руку и решительно пошла со мной. И на полпути спросила. Ей было уже пять лет. Вопрос больно ударил меня в сердце.
Я не могла понять, как такая мысль могла закрасться в ее крошечную головку. Может быть, какой-то глубинной памятью она помнила Баку? Два месяца разлуки в том возрасте могли показаться вечностью! Возможно, еще тогда на подсознательном уровне в ней и поселился этот страх? Ничего другого я предположить не могла.
Я никогда Юлю не обманывала, все, что обещала, старалась выполнять. Правда, на гастролях бывало, что после спектаклей, вернувшись в гостиницу, я кормила ее ужином, укладывала спать и, пожелав спокойной ночи, уходила на общее сборище актеров у кого-нибудь в номере. Мне хотелось отдохнуть от напряженного дня. А напряжение мое было огромным из-за постоянной раздвоенности: я была одновременно сосредоточена и на Юле, и на работе (спектакле, телевидении, журналистах). И каждый день приходилось думать: с кем оставить дочку, пока я играю спектакль или даю интервью, кого попросить приглядеть хоть одним глазком? Тем более что Юля была бойкой девочкой, все хотела лично попробовать на вкус и к тому же задавала тысячу вопросов в минуту – спокойным ребенком назвать ее было сложно.
Мамин завет «твои проблемы – это твои проблемы» крепко сидел во мне, и я старалась не обременять окружающих, что требовало немалых усилий. Уложив Юлю, я обещала ей вернуться через часок, но засиживалась и на полтора, и на два. Я считала, что имею право на эти два часа покоя. Считать-то я считала, но кошки на душе скребли.
Вернувшись в номер, я видела, что дочь уже спит. Впрочем, когда Юля выросла, из ее рассказов выяснилось, что она всегда ждала моего возвращения и только тогда засыпала…
Я понимала, что ребенок – это полноправный член семьи и с его мнением и интересами следует считаться. Кроме того, требования, которые ты предъявляешь ребенку, нужно обязательно подтверждать собственным примером. Я старалась именно так и поступать. Я даже сумела бросить курить, когда Юля заставила меня дать ей честное слово, что брошу. Продержалась я, правда, всего месяц.
Я считала себя хорошей матерью. Все свободное время отдавала дочери, правда, у меня его было немного. Я и свою маму считала хорошей матерью, хотя у нее времени на меня оставалось еще меньше. Мама была строга со мной – и я тоже была строгой мамой: считала это правильным. Моя мама росла с мачехой и, вероятно, потому не обнимала меня, не целовала и редко хвалила. Мне этого недоставало в детстве, и я обнимала и целовала свое дитя постоянно, хвалила ее, говорила, как ее люблю и как она мне дорога. Картина, которую Юля нарисовала года в четыре, изображающая море, корабль и капитана, висела над нашей тахтой. Я поощряла ее ранние литературные опыты – наивные, но искренние сочинения о героях, противостоящих фашистам.
Когда Юля подросла, папа стал отправлять ее на лето к своей сестре-учительнице в Астрахань, чтобы Юля вместе с другими ее учениками собирала помидоры: пусть понимает, что такое физический труд и как нелегко зарабатываются деньги. Я была с ним согласна: сама школьницей собирала на летних каникулах хлопок и считала это дело полезным для развития подрастающего человека. Пока Юля жила в Астрахани, мы с ней переписывались. Там у нее иногда случались конфликты, я о них знала из писем и была на ее стороне, потому что никогда не сомневалась в честности и порядочности своей дочери.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
