Безветрие, в свежести воздуха отчётливо различимы запахи: терпкая горечь палой листвы, тяжёлый глинистый запах почвы, приторная яблочная прель, отдалённая амбровая нота костров. Чувственность, обращённая к миру телесная чувственность вышла на первый план, и внимание обострилось, схватывая детали, запечатлевая все подробности дня.
Поначалу Диана не понимала, но и вопросов отчего-то не задавала, слова точно замкнуло. Теперь осознание было в ней, но онемелое, не смеющее воплотиться в мысль.
Шедшая позади Ниери что-то щебетала Трею, то и дело повисая у него на локте. Сквозь тонко выделанную кожу перчатки Диана осязала в своей ладони ладонь Демиана — как в оставленном, кишащем нечистью Телларионе, — но тогда им довольно скоро пришлось разнять руки и принять каждому свой бой, а теперь — теперь эти узы оставались неразбиты, от двери опочивальни, через замок герцога и утренний город — они шли как союзники.
Они остановились перед храмом, — не тем монументальным сооружением, возведённым над древним жертвенником, куда стекались паломники и их пожертвования со всего Предела. Пусть за целый годовой оборот храм тот в полной мере восстановил своё величие: и вновь у ворот его стояла стража, теперь в блистающих позолотой нагрудниках, — смена павшим, и сами ворота, посечённые мечами, сняли и сменили на новые, ещё источающие смолистый аромат, и служки тщательно выскребли ржавую крошку из швов плит, но для Дианы и сквозь чадный аромат дорогих курений и пудовых свеч из цветного воска проступал парной и металлический запах бойни, а под сводом, не заглушаемые голосами хора, бесконечно дробились вопли пожираемых заживо людей. Всякий раз, проходя мимо, Диана вновь видела Демиана, таким, какой он встретил её тогда, в багряном от слитой крови плаще, — в сплетенье удерживающих его рук, с застывшим лицом и глазами, из которых смотрело что-то страшное настолько, что она предпочитала не думать.
Этот храм был невелик и скромен, наверное, немногим просторнее древнего грота, и более походил на чьё-то непритязательное жилище, нежели на священный дом, — и тем, пожалуй, внушал симпатию. Обитающий при нём жрец разбил небольшой цветник, и до сей поры некоторые из его стойких питомцев услаждали взор — нечаянный солнечный мирок в аскетичном одноцветье Хетани. По бокам от крошечного храма были высажены ещё не облетевшие деревья, и под ними стояли скамьи из известкового туфа.
Демиан остановился, впервые придержав влекущее его стремление. Он помедлил на стоптанных ступенях, прежде чем войти в низкую, выкрашенную в травянисто-зелёный цвет старинную дверь. Левой рукой он коснулся шеи у ключиц — там, где невидимый за одеждой, висел на кожаном шнурке знак Хозяйки — не золотой, не серебряный, даже не медный — вырезанный из дерева, — единственный символ веры, который Диана знала за Магистром, никогда при ней не молившемся и не поминавшем высшие силы, полагаясь исключительно на силы земные, в первую очередь, собственные.
Держась за руки, они переступили порог.
Обильные потоки денежных вливаний утекали в монументальный храм, минуя прочие, существующие на средства ограниченного круга прихожан. В маленьком храме перемигивались свечи, не витые, раззолочённые свечи, а тонкие подтаявшие свечки, и воздух внутри не смешался в дурманящее облако густых ароматов сандала и благовоний, здесь был только запах горящего воска, тёплый и радостный.
В этот час храм оставался пуст, и служитель, красивый ясноглазый старец в скромном одеянии, украшенном лишь ручной вышивкой, сам вышел навстречу, приветствуя с простосердечным радушием, точно знал их всех с рождения.
Взгляд Дианы перебирал скромное убранство, всё, что наполняло впечатлениями, минуя рассудок. Чисто вымытые разноцветные плитки на полу, вышитые покровы — не унизанные жемчугом, без золотых нитей, — но яркие, искусной и кропотливой работы. Источающие приятный и тревожный аромат засушенные веночки и букеты, сложенные у подножья статуи Анолис, выточенной из дерева, в человеческий рост, трогательно раскрашенной. На статуе было надето платье, похожее на рубище, в котором везут на казнь. Ноги богини были босы, слепые глаза смотрели мимо лиц. Неведомый резчик наделил божественную покровительницу растерянной, виноватой полуулыбкой на очень человечном, угловатом и беззащитном лице юной женщины.
Голос жреца был глуховатым, но не имеющим признаков старости, приятный низкий тембр — такие на вес золота в озвучании. Настроившись на его вибрации, Диана не слышала слов. Жрец протянул Диане и Демиану руки, и Диана механически подала ему правую, не разнимая левую ладонь с ладонью Демиана.
Ниери развернула связанный в узел платок, меч вставшего позади Трея с тихим шелестом покинул ножны. Всё это было знакомо, уже когда-то увиденное, но точно отражённое в зеркале, где люди меняются местами.
Беззвучно истекали воском свечи. Анолис смотрела на них слепыми глазами пророчицы, простирая над их головами тонкие нагие руки.
Свеча в руке Ниери зажглась тотчас, бездымным ровным пламенем. Лезвие меча сияло, как луч, по глади зеркала растеклось расплавленное золото.
На какое-то мгновение, сладкое и мучительное, Диане чудилось, что в голосе служителя звучит голос её отца.
После ласковой речи жреца слова Демиана звучали веско, даже строго. Наваждение окутывало Диану золотым мерцающим маревом. Она потянулась через собственное сопротивление, чтобы вникнуть в смысл, не в одно звучание.
— Перед землёй и небом, перед светом и тьмой, перед собой и всеми...
Оставаясь неподвижной, она содрогнулась, сокровенной душевной дрожью.
Это — клятва, Демиан — маг, а с магов спрашивают по высшей мере. Для них это "клянусь" — больше, чем залог жизни. Залог души.
Трей кашлянул, словно у него затекла рука, воздевшая меч, хотя, конечно, выдержки ведьмака хватило бы, чтобы стоять так хоть сутки, если потребуется.
Отеческий взор старца был обращён на Диану, терпеливо-выжидающий. Губы в обрамлении белой бороды приоткрылись, как у неравнодушного суфлёра, мягко подталкивая произнести некие слова.
Те самые слова.
Положение герцогини обязывало её принимать обеты. Приносили их другие.
Частое дыхание Ниери за плечом превратилось во взволнованное сопение, и свеча в её руке угрожающе накренилась, приблизив к плечу тёплый язычок.
Диана осторожно вздохнула, впуская в лёгкие реальность момента.
— Я не помню слов.
И тогда Демиан рассмеялся. И тогда вокруг их переплетённых рук вспыхнуло и свилось в цепь золотое сияние.
И платье на ней не белое и даже не претендующее на эпитет "нарядное", а просто первое попавшееся под руку. И о заключённом браке не извещено, как полагается — герцогиня она всё же, или нет? — во всех храмах и на площадях. А тот, кто стал ей мужем, вернее всего, вместо свадебного пира, тотчас же вернётся куда позовёт долг — в самую мясорубку... Но когда Диану осенило крыло чёрного плаща, она признала со спокойной ясностью, что никогда по правде и не мечтала о платьях и застольях — какие уж тут застолья, когда мир рушится в пропасть, а то, что ещё осталось нерушимого, лежит на плечах Магистра. Всё это: платья, застолья, герольды и золотые трубы — всё это было бы с Реганом, и с Фэланом было бы, но значило бы хоть что-то, если бы в храме, среди сотен свечей, стоял с ней не Демиан, другой мужчина?
