подпитало химеру. То же самое можно сказать и о его госпоже.
Брисеида не торопилась, усваивала информацию. Все было так ново и в то же время так логично, словно кусочки головоломки, встающие на свои места. Мулен говорил правду.
– Из-за своей гибридной природы, – продолжал доктор, – химеры очень непредсказуемы и, поскольку они также являются животными, интеллектуально ограничены и склонны следовать иногда нежелательным инстинктам. Они контролируются настолько, насколько возможно, пугая их, но нельзя заставить их идти против своей природы. Все это не нравилось Цитадели, которая изначально зависела от них, чтобы обеспечить связь между реальной Элитой и ее нематериальным миром. Чтобы исправить ситуацию, она попыталась создать химер, чей разум был бы полностью человеческим. Но вскоре они поняли, что человеческий разум, будучи полностью осознанным, не переживет такой трансформации. Это было слишком радикальное изменение для существа, выросшего в физическом мире. Он не сможет вынести своего нового состояния бессмертного эфирного существа, навсегда прикованного к служению всемогущей силе. Поэтому Цитадель нашла решение: превратить человека в химеру, прежде чем он сумеет пожить. Чтобы украсть душу с самого рождения, чистую и простую. Но несчастное существо страдало, пока душа зрела. Представь себе, что ты не можешь ни жить, ни умереть – и так целую вечность… Цитадель решила зарезервировать эту ужасную участь для потомства самых непростительных нарушителей спокойствия, таких как твой отец.
– Его жена ждала ребенка. Они хотели превратить Жюля в…
– …херувима, – договорил Мулен.
Брисеида широко раскрыла глаза. Она никогда не задумывалась о происхождении херувимов. Они были слишком разумны, чтобы она могла ассоциировать их с остатками химер, с которыми она столкнулась. И все же было логично предположить, что они тоже были творениями Цитадели. Мулен кивнул:
– Жюль родился бы здоровым, вы бы ничего не заметили в первый год его жизни. Но через год он, очевидно, внезапно бы умер, без всяких причин… Конечно, Цитадель могла покуситься на Жюля только в том случае, если Люсьен был связан с ней контрактом и если он провинился. Поэтому она спокойно позволила ему продолжать свои открытия, а затем, как только Анни забеременела, начала доводить его до предела. Я не знаю, ты знаешь про контракт?
– Каждый, кто познал Цитадель, связан с ней контрактом.
– Да, любой, кто столкнулся с ее существованием настолько, чтобы бояться ее. Когда Анни забеременела, Люсьен уже боялся. Оставалось только заставить его совершать ошибки. И для этого у Цитадели есть не один трюк в рукаве, даже если ее целью не является кто-то из Элиты.
– Но я думала, что Цитадель не может включить в контракт потомство студента без его разрешения…
– Если только преступление не было совершено во время беременности. В глазах Цитадели ребенок в чреве матери уже живет, но он еще не является самостоятельной личностью, он лишь продолжение своих родителей. Херувим должен пустить стрелу в младенца при рождении, до того, как будет перерезана пуповина, до того, как он сделает свой первый самостоятельный вдох.
– Стрелу херувима?
– Иронично, правда? Не спрашивайте меня, как был создан первый херувим, я не смогу ответить так же, если бы ты спросила меня, что появилось первым – курица или яйцо. Долгое время твой отец колебался между продолжением исследований, чтобы найти изъян в системе Цитадели, рискуя тем самым усилить свой страх и возможность совершить роковую ошибку, и бездействием, надеясь, что Цитадели не удастся спровоцировать его на ошибку к моменту рождения сына… У него получилось бы, я уверен, и он тоже это понимал. В отчаянии он умолял меня помочь ему. Он хотел сделать все возможное. Чтобы действительно попасть внутрь, чтобы иметь девять месяцев, чтобы найти лазейку – секунду земного времени, – а если он ее не найдет, чтобы позволить запереть себя в Цитадели, по крайней мере до рождения сына, чтобы опасность миновала. Но, конечно, тогда он навсегда останется в ловушке. И вот что произошло. Если бы херувимы не пришли за его помощью, чтобы прикрыть свою ошибку с тобой, он бы никогда больше не увидел солнечного света.
Голова Брисеиды вот-вот могла лопнуть. Образы из детства каскадом вернулись к ней, смешавшись с рассказом доктора.
– Я помню, как однажды увидела его дома, хотя он уже лежал в больнице, это было незадолго до того, как он совсем потерял рассудок…
– Я разрешил ему прийти и попрощаться с вами, на случай если он не вернется. Твоей маме было тяжело, она действительно думала, что ему становится лучше.
– Там был херувим. Я была еще ребенком, но я слышала его. Конечно, в то время я не понимала, кто он.
– Херувим? – повторил удивленный Мулен и покачал головой: – Цитадель внимательно следила за каждым шагом твоего отца, так что не удивительно. Тем не менее она не ожидала, что он добровольно запрется в крепости. Я знал, что он потерпел неудачу, как только закончил вводить препарат. Или преуспел, как сказать. Поскольку твой отец пожертвовал собой, поскольку он остался запертым в Цитадели, она не смогла заставить его совершить проступок в физическом мире, и твой брат смог жить и расти.
– С ним все будет в порядке?
Мулен впервые улыбнулся:
– Он, пожалуй, единственный, кого не затронула семейная трагедия.
– Да, если забыть о том, что Жюль никогда не знал своего отца… – Брисеида задумалась на несколько мгновений, затем продолжила: – Возможно, херувимы помогали Люсьену, как и вы, потому что надеются найти способ уничтожить Цитадель с помощью его открытий?
Мулен поморщился:
– Я не уверен, что херувимы способны до такой степени ополчиться против Цитадели. Она их пугает. Падение для них означало бы невыносимую пытку разума, причем вечную. Ты даже не можешь себе представить…
Он молчал, держа меч в своих руках, не особо его разглядывая. Как будто он пытался избежать ее взгляда.
– Но Люсьен никогда бы не сделал столько открытий без вашей помощи, – настаивала Брисеида, не в силах сформулировать вслух остальную часть своих рассуждений.
Что, если херувимы без ведома Цитадели отправились им на помощь в Средневековье? Чтобы преобразить архиепископа и сделать доктора Мулена хранителем, без которого Люсьен, их потенциальный освободитель, никогда бы не сделал своих великих открытий?
– Вот почему я не могу рисковать тем, что Цитадель узнает о моей помощи, – продолжил доктор. – Моя вина не меньше, чем вина твоего отца. Но в отличие от него моя семья уже навсегда связана с Цитаделью. Если в крепости узнают о том, что я сделал, следующий ребенок, родившийся в моей семье, будет превращен в херувима. Навеки он должен будет служить Цитадели, иначе ему грозит падение… Мне искренне жаль, Брисеида. Я хотел бы избавить тебя от этого, но я уже рискнул всем ради вашей семьи, а теперь должен думать о своей собственной. – Он придвинулся ближе, нервно постукивая лезвием меча Энндала по ладони.
Брисеида внезапно осознала свое положение: она оказалась не по ту сторону меча, лицом к лицу с потенциальным врагом.
– Я могу попросить Бенджи принести документы, – поспешно сказала она, вставая.
– Он никогда не вернет их обратно. Я знаю, что содержится в этом исследовании. Если твоему другу нужна Великая тайна, он никогда не согласится с ней расстаться.
– Вы убьете меня? Проткнете этим мечом?
Доктор из хорошей семьи, родившийся в двадцатом веке, наверняка не смог бы довести себя до такого поступка. Он бы струсил…
– Я нашел время, чтобы рассказать тебе обо всем, потому
