Интересы республики в вопросах внешней политики полностью совпадают с интересами Российского правительства, которое ни перед чем не остановится, чтобы защитить дальневосточную демократию от посягательств японских империалистов, желающих превратить ее в еще одну Корею[951].
«Нью-Йорк таймс», цитировавшая Чичерина, сочувственно относилась к оборонческому национализму. Для газеты было очевидно, что подобных взглядов будет придерживаться любое правительство России – неважно, советское, демократическое или монархическое. В провозглашении независимости ДВР газета видела вынужденную меру – провинции пришлось «заботиться о себе самой» в период, когда центральное правительство было дезорганизовано. Таким образом, Япония в лице ДВР имела дело с Россией, а не с молодой дальневосточной нацией. Российская имперская нация понималась как инклюзивная и не нуждающаяся в разделении по этническому признаку.
Именно это [возвращение в империю] однажды случится с Дальневосточной республикой. Ее жители считают себя русскими; многие из них и правда являются русскими, а большинство остальных – монголы, которые с такой же гордостью называют себя русскими, как две тысячи лет назад длинноволосые галлы называли себя римлянами[952].
Успех советского правительства на Генуэзской конференции, воплотившийся в Рапалльском мирном договоре с Германией (16 апреля 1922 года), позволил ДВР занять менее уступчивую позицию на возобновившейся Дайренской конференции. Федор Николаевич Петров и Юлиан Юзефович Мархлевский сообщили 15 апреля 1922 года, что они решили прекратить переговоры и отвергнуть японские требования, поскольку Япония так и не представила сроки вывода войск. Формально, впрочем, переговоры были прерваны 16 апреля 1922 года по японской инициативе, что ДальТА посчитало результатом преобладания в Токио армейской партии. В сообщении агентства не обошлось и без оборонческого национализма: ДальТА утверждало, что японская политика нацелена на «полную оккупацию русских дальневосточных территорий». Янсон сообщал в Москву, что японская партия торговли и большинство японских газет возражали против прекращения Дайренской конференции. При помощи Василия Григорьевича Антонова, неофициального представителя ДВР в Токио, работавшего на ДальТА, читинское руководство, стремившееся изолировать армейскую партию, смогло выйти на японские газеты. Мархлевский отправился в Пекин для того, чтобы провести антияпонскую кампанию там, а читинское правительство отправило подробную информацию в США. Американская пресса поддержала Читу. В самой ДВР кампания против японской интервенции, превращающейся в аннексию, должна была стать «революционно-патриотической» и нацеленной на все слои общества, в том числе и буржуазию. Вместе с тем Янсон не исключал возможность возобновления переговоров между Читой и Токио[953].
Но использование национально-оборонческих лозунгов не мешало большевикам продолжать транснациональную пропаганду в Восточной Азии. Впрочем, она была поставлена в зависимость от отношений с Японией и от советской внешней политики в целом. Когда еще было неясно, будет ли какая-либо большевистская делегация приглашена на Вашингтонскую конференцию, Дальневосточный секретариат ИККИ под руководством Бориса Захаровича Шумяцкого предложил организовать «2-ю тихоокеанскую конференцию» – Съезд народов Дальнего Востока, который прошел бы в ноябре 1921 года в Иркутске. Но мероприятие, оставшееся в истории как Первый съезд революционных организаций Дальнего Востока (21 января – 2 февраля 1922 года), было перенесено в Европейскую Россию – Москву и Петроград, что усилило его связь с внешней политикой РСФСР. В съезде приняли участие делегаты из Кореи, Китая, Монголии и Японии. Поскольку Коминтерн стремился возглавить националистические движения Восточной Азии, в числе делегатов были не только социалисты, но и умеренные националисты, например Ким Гюсик и Ё Унхён, входившие в состав самой многочисленной корейской делегации (всего насчитывавшей 54 человека), и представители Гоминьдана[954].
Но Коминтерн оказался не способен объединить даже корейских социалистов, и корейская делегация раскололась. В марте 1922 года Президиум Исполкома Коминтерна назначил Объединенный временный ЦК ККП (Корейской коммунистической партии) из членов Иркутской и Шанхайской групп. 23 апреля 1922 года, после прекращения Дайренской конференции, Объединенный ЦК ККП перебрался в Читу, а отряды корейских партизан должны были вернуться из Иркутска на Дальний Восток. Против этого возвращения в мае 1922 года выступило Дальбюро, вероятно, из-за опасений, что присутствие корейских партизан на Дальнем Востоке приведет к конфликтной ситуации, как это уже было в 1921 году. На совместном заседании с Нам Ман Чхуном и другими корейскими коммунистами Дальбюро заявило о нейтральной позиции в корейском расколе, но Кубяк и Павел Петрович Постышев поддержали умеренную Шанхайскую группу. Это сыграло свою роль в провале новой попытки примирить корейских коммунистов, предпринятой на съезде в Верхнеудинске (19–28 октября 1922 г.): Иркутская группа покинула съезд[955]. Нам Ман Чхун докладывал в Исполком Коминтерна, что главной причиной раскола стал национализм многих корейских коммунистов из Шанхайской группы. Но Кубяк и другие дальневосточные русские большевики продолжали поддерживать корейских националистов, а не левых радикалов[956], что отражало преобладание большевиков-«националистов» в самой ДВР.
