Сидим мы в баре мы как-то раз, И вдруг от шефа пришел приказ: «Летите, мальчики, на восток!» Ну, по машинам, наш путь далек. Летят наши мальчики на восток И видят мальчики: городок Но жерла пушек на них глядят Сбить наших мальчиков они хотят. Один снаряд пробил крыло, Летим на скалы — нам все равно. Слезится левый и правый глаз: Быть может, плачу в последний раз. Чуть накренившись, летит самолет Раскинув руки, летит пилот, Прощайте, девочки, прощай, притон. И тут рвануло 16 тонн. Погибли парни, их больше нет, Лишь вьется в небе черный след. Так выпьем за тех, кого уж нет, Так выпьем за тот за черный след Горит реклама розовый цвет: «Лучшей жизни в Америке нет», Век работай и век страдай, 16 тонн умри, но дай. 16 тон не мало руды, Но мало платят нам за труды И если хозяин заплатит за труд Пойду в кабак и все пропью! Я тунеядец скажу вам всем, Я не работаю я только ем. Пусть трактор работает, железный он Пусть тянет он 16 тонн, тонн, тонн!!![906]
Довольно быстро вторая часть песни забылась и перестала исполняться, и с оригиналом фольклорную песню объединяло только повторяющееся упоминание 16 тонн. Именно в таком, усеченном виде эту песню в 1970–1980‐е годы пели много наших собеседников, от взрослых неформальных компаний до детского сада (где ее услышал один из авторов этих строк). Косвенным доказательством распространенности этой песни и ее вариантов может служить тот факт, что где бы эта песня ни всплывала (на форуме или в социальных сетях), там немедленно обнаруживается множество вариантов, которые вспомнили посетители сайтов[907].
Как мы видим, во всех песнях этого типа дела героя, который отправляется «бомбить Союз», идут не очень хорошо: одного бомбардировщика подбивает «русский ас», а другой настроен пессимистически («летим кормить медуз») и вообще прощается с жизнью («прощай, чувиха, прощай, притон»). С одной стороны, слушающие сопереживают летчикам, с другой — из песни следует, что СССР сильнее наших врагов и советская армия способна одолеть тех, кто захочет сбросить на нас «16 тонн». Во всех этих песнях поющий, то есть один из нас, немалыми усилиями ассоциирует и себя, и слушателей с врагом, проживая вновь и вновь момент его смерти или хотя бы бесславного пленения.
Вопрос только в том, зачем нужна такая сложная форма, если компенсации страха можно достигнуть за счет создания простого агрессивного текста вроде анекдота про красную кнопку или песенки «Медленно ракеты улетают вдаль». Видимо, дело в том, что юмористическая агрессия как фактор снижения тревоги теряет свою силу и тогда в дело вступает другой механизм защиты. Если в текстах, где происходит идентификация рассказчика со «своим агрессором», мы противостоим безличным США и Пентагону, то в «песнях поражения» гибнущий враг максимально очеловечивается. Это не безжалостная машина для убийств, не злобное существо с когтями и крючковатым носом из газетных карикатур, он такой же, как мы, — размышляет, боится, скучает, грустит. И эта человечность врага, похожесть его на нас позволяет снижать ощущение страха.
