Позже начались танцы, и на первый вальс её пригласил капитан Корнелли. И только сейчас Габриэль заметила, как странно он себя ведёт. Сосредоточенная на своей боли и переживаниях, она почти не замечала ничего вокруг. Но когда капитан, перед тем как пригласить на вальс, украдкой поцеловал кончики её пальцев, она словно проснулась.
— Вы позволите мне называть вас по имени… когда никто не слышит? — прошептал он, склонившись к её уху, и серые глаза капитана смотрели на неё с нежностью.
А Габриэль подумала — может, так даже лучше? Может быть, Корнелли сможет отвлечь её от болезненных мыслей о Форстере?
И она кивнула ему в ответ.
Затем он пригласил её снова, и ещё раз. И будь они в светском обществе Алерты, три танца подряд с одним мужчиной уже вызвали бы косые взгляды и осуждение, но здесь, на краю света, нравы были вольнее.
Вскоре другие офицеры в шутливой форме сказали Корнелли, что это всё-таки праздник, и потанцевать хотят все, а дамское общество так малочисленно, и он наконец отпустил Габриэль.
Она танцевала со всеми, кто её приглашал, и улыбалась им, и благодарила, но с каждым следующим танцем чувствовала, как в ней нарастает глухая тоска. Утром казалось, что её ненависти к Форстеру хватит, чтобы галопом доскакать до Алерты, но она ошиблась…
Слушая, как офицеры шутят о гроу и их обычаях, как обыденно они говорят о том, что пытали и повесили одного из пойманных повстанцев, она с каждым мгновением всё сильнее и сильнее хотела отсюда сбежать. И если с утра её отчаяние и ненависть к Форстеру были похожи на сухую грозу, какие часто бывают в окрестностях Кастиеры, что приходят с молниями и ветром, и разжигают пожары на пустошах, то сейчас она чувствовала, что готова разрыдаться в любой момент. И молнии, и ветер в её душе вот-вот сменятся опустошительным ливнем слёз.
Она ощущала, как ненависть сменяется тоской, а тоска ненавистью, а затем снова тоской, будто это были невидимые качели.
Улучив минутку, она ушла из внутреннего двора, и спрятавшись в одной из глубоких ниш, что шли вдоль коридора солдатской казармы, присела на край скамьи. Наступил вечер, а здесь было уже достаточно сумрачно, и никто её не видел. Она прислонилась виском к прохладному камню, испытывая настоящее облегчение от того, что ни с кем не нужно говорить и танцевать, что не надо улыбаться и изображать веселье.
Габриэль пыталась думать рационально над тем предложением, которое сделал ей синьор Грассо. Перед отъездом он вновь нашёл её в усадьбе — она пряталась в оранжерее, подальше от любопытных взглядов слуг. Он сказал, что если она согласна, то Ромина устроит всё в Алерте, и Габриэль не о чем будет больше беспокоиться.
И рассудком она понимала — он прав. Ей нужно принять это предложение, потому что для неё это единственный выход. Ведь что ждёт её по приезду в столицу? Сейчас она в полной мере осознала, что — ничего. В последнее время она совсем не думала о будущем.
Задержись она здесь хоть на день, что с ней будет? Её ждет участь любовницы и содержанки Форстера. И эта мысль была для неё невыносима. В одном она была уверена — синьор Грассо и Ромина нигде в свете не обмолвятся даже словом о ней и её чувствах.
— … не нужно спешить, — раздался неподалёку мужской голос, и резко запахло табаком. — Не раньше, чем стемнеет. Знаешь, какие чуткие уши у этих тварей? Я же тебе говорил: отцу этот фейерверк и даром не сдался, но он отвалил за него пять тысяч сольдо. А всё зачем?
Габриэль узнала голос капитана Корнелли.
— Я-то думал: порадовать дам, — усмехнулся кто-то в ответ, щёлкая огнивом.
— Ага, как же — порадовать, — коротко хохотнул капитан.
Дальше послышалась скабрезная шутка, и Габриэль стало не по себе. Нужно показаться, а ну как они увидят её здесь, и будет неловко. Она хотела выйти или хотя бы покашлять, чтобы выдать своё присутствие, но следующие слова, произнесённые собеседником капитана, буквально пригвоздили её к холодным камням.
— Мы уже какой день следим за Волхардом? А толку-то? Этот гнида Форстер ничем себя пока не выдал, всё разъезжает со своим дружком из столицы — косуль постреливает. А если ты ошибаешься?
— Форстер не дурак. Но и я тоже не дурак. Он явно замешан, видел бы ты лицо его сестры! Я так давно знаю эту семейку, что могу читать в лицах. Поверь мне — они замешаны, — насмешливо ответил Корнелли.
— А ты уверен, что нападение будет сегодня? Всё-таки, знаешь, под пытками любой скажет что угодно — лишь бы перестали, а этот повстанец сломался подозрительно быстро, — задумчиво ответил невидимый собеседник Корнелли, — а не западня ли это?
— Одноглазый ненавидит моего отца уже очень давно. И, наверное, столько же времени он желает его убить. Как только мы пустили слух о том, что отец приезжает в гарнизон — видишь, повстанцы зашевелились сразу же. Я не думаю, что этот идиот соврал под пытками. Уверен, нападение будет сегодня. А если нет — я очень этому удивлюсь, — ответил Корнелли. — Но сегодня они не ожидают от нас ответа. Говорю же тебе: и оркестр, и фейерверк, этот праздник и всё это вино — всё это хороший тактический манёвр. А мой отец — приманка. Они думают, мы будем пьяны. Пусть так и думают. Фейерверк заглушит наши шаги, и дым отобьёт нюх у этих тварей… Ты знаешь, что если застрелить волка, то и колдун сдохнет вслед за ним? — в голосе Корнелли послышалась усмешка. — Надеюсь, что сегодня я всажу по пуле всем этим выродкам Форстерам. Как долго я ждал такого случая!
— Да, твой отец не даром носит генеральские погоны, я бы не додумался выманить их на живца.
— Мой отец обещал лично привезти голову Одноглазого королю. А я покончу со вторым Форстером, и тогда Волхард, наконец-то, отойдёт мне. Отец обещал сделать меня наместником в Эрнино. И в придачу — погоны майора.
— А если второго Форстера не будет сегодня?
— Эх, Густав! Слышал ли ты выражение «Троянский конь»? — с усмешкой спросил Корнелли.
— Слышал, и что?
— Так вот у меня есть против Форстера такая фигура на доске.
— И что за фигура? Кто-то из слуг?
— Бери выше! Это милашка Габриэль Миранди.
— Дочка профессора? — удивлённо спросил Густав. — С неё-то какая польза?
— Вполне конкретная, Густав. Она ненавидит гроу. И Форстера. Зато живёт в его доме, и очень даже неравнодушна ко мне. Так что, похоже, пора сделать ход конём — сегодня я попрошу её руки у синьора Миранди. Он скажет ей об этом вечером, после отъезда из гарнизона, и она промучается в ожидании всю ночь. А завтра утром я приеду к ней в Волхард, чтобы официально попросить руки у неё. И поверь, если я что-то понимаю в женщинах, она упадёт в мои объятия и сдаст мне Форстера с потрохами. Даже более того, подтвердит всё то, что я велю ей сказать.
— Хм… Хороший план. Но ты так уверен в том, что она скажет, что нужно?
— Да. В её безвыходном положении я для неё — отличная партия. Даже не то слово! — Корнелли рассмеялся. — Сейчас их семья живёт на нищенские крохи зарплаты профессора. Да она будет всю ночь молиться, чтобы я приехал быстрее. Брак, конечно, не самый выгодный, с одной стороны… Но! Она бари.
