Книга Азеф - Валерий Шубинский

Хедди так и осталась «фрейлейн» — ее брак с любимым человеком не был, «по формальным причинам», зарегистрирован, и это доставляло ей горечь. Все-таки звезда «Аквариума» была в душе доброй немецкой мещанкой.

Азефа похоронили — скромно, по второму классу — на вильмерсдорфском кладбище. На могиле Хедди не поставила ни креста, ни камня. Только табличка — без имени, но с номером: 446.

«Знаете, здесь сейчас много русских, часто ходят сюда, — вот рядом тоже русские лежат. Кто-нибудь прочтет, вспомнит старое — могут быть неприятности. Лучше не надо…»

Так объясняла Хедди Николаевскому.

Таково, значит, последнее имя нашего героя: 446.

Но табличка была недолговечна. Над Берлином пронеслась новая, страшная война. Хедди Клёпфер не стало. Уже многие десятилетия никто не может указать место, где предано земле тело Азефа.

Судить о судьбе его души (если мы, хотя бы в качестве художественного приема, решаемся даровать ей бессмертие) еще труднее.

Что мог бы сказать Азеф в свою защиту на суде — не эсеровском, не коронном, не еврейском и не христианском, а на абстрактном суде истории?

В одной из недавних энциклопедий он охарактеризован не как «провокатор», а как «российский политический деятель».

Ну что ж, он влиял на политические судьбы России — в этом нет спора.

Его личные политические симпатии были умеренны и респектабельны — что контрастировало с монструозностью его кровавой игры.

Были ли его действия продиктованы соображениями общественного блага? В очень малой степени. В основном им двигали личные страсти и интересы: корыстолюбие, властолюбие, преодоление комплекса неполноценности, авантюрный азарт, эгоистическая забота о своей безопасности, а часто просто иррациональная логика игры. Но ведь подобное можно сказать о многих вполне «системных» политиках.

Имелись ли у него хоть какие-то моральные ограничения? Пожалуй, да. Своих товарищей, верящих в него, любящих его, Азеф предавал и отправлял на смерть с таким же цинизмом, как Гитлер — Рёма или Сталин — Бухарина. Но невозможно себе представить его по-гитлеровски или по-сталински обращающимся с массами людей. Он больше склонен был жалеть «двуногих букашек», безыдейных обывателей, чем его товарищи по борьбе, самоотверженные борцы за счастье всего человечества.

Каковы были результаты его деятельности? Как ни странно, скорее положительные. Деятельность Азефа-революционера объективно способствовала переходу России к конституционной демократии в 1904–1905 годах. Азеф-осведомитель помог прекратить разгул бесконтрольного кровавого террора в 1907–1908 годах. В том, что наступило позже, уж точно не он виноват.

Был ли он способен на добрые человеческие чувства, на искреннюю привязанность? Да, был. Но при этом он зачастую оказывался в выражении этих чувств необыкновенно пошлым. Конечно, и многие его героические товарищи (тот же Гершуни) были изрядными пошляками. Но то, что у них как-то высветляется, преображается внутренним огнем, у Азефа безобразно лезет наружу.

Диапазон чувств, которые вызывает он в разные моменты жизни, широк — от жалости до отвращения, и первое не исключает второго. Но те, кто общался с Азефом лично, относились к нему иначе. Они были парализованы какой-то внутренней силой, исходящей от этого человека. Парадокс в том, что за силой этой — пустота. Кажется, что у Азефа не было не только нравственного стержня, но и личностной основы. Не случайно он так легко менял роли. Этот человек, индивидуалист, «единственный», который только и делал, что «боролся за индивидуальность», самоутверждался, в сущности, не знал, кто он такой.

Публицисты и биографы Азефа наперебой боролись с попытками романтизировать и «демонизировать» его образ. Однако ничего мрачно-возвышенного, люциферического нет в его фигуре. Но и «переходной ступенью от человека к удаву», как выразился Марк Алданов, он не являлся. Он был человеком, хотя, конечно, не лучшим из людей. История Азефа — очень странная, но чисто человеческая история.