Я рассказала отцу, что Нильс Коллет Фогт вбил себе в голову сделать из меня журналистку. Бьёрн Бьёрнсон уговаривал всех идти в актёры, а Фогт считал, что блаженны только пишущие. Отец презрительно отмахнулся: „Писать? Что значит писать? По-моему, сперва нужно, чтобы было о чём написать“.
Но вдруг он увидел выход. Если я как следует изучу какого-то автора, то кое-чему научусь.
Он даже сам увлёкся этой мыслью: „Да я бы и сам с удовольствием этим занялся! И с радостью буду тебе помогать“.
Но было уже поздно.
За исключением перебоев в деятельности сердца, которые обнаружил доктор Хатлехуль, отец чувствовал себя гораздо лучше. Однако доктор Хатлехуль не доверял этому улучшению. Однажды, посмотрев отца, он пришёл к нам и сказал: „Мне очень грустно, что твой отец так болен“. От этих слов у меня сжалось сердце.
„Конечно, он сможет подняться и даже работать сможет, — продолжал доктор Хатлехуль. — Но ты можешь представить себе отца больным сердечником?“
Нет, я не могла себе этого представить. Меня охватило не столько горе, сколько безграничная жалость. Нельзя, чтобы это случилось! Я не могла даже представить этого.
Братьям и сестре дали знать о состоянии отца. Имми с Акселем вернулись из Египта, Одд с Кари и прелестной Марит из Америки, только Коре не мог приехать домой из Канады. Отец был бесконечно счастлив, видя вокруг себя детей и внуков.
2 мая он начал вставать, и всё шло очень хорошо. Большую часть дня он проводил в работе, иногда ходил по веранде. Когда он ложился в постель, мы по очереди сидели около него. Он был в прекрасном настроении, но, наверное, слишком переоценил свои силы, и вот однажды, это было 8 мая, доходился до того, что опять заболело сердце. Боль прошла так же быстро, как появилась, но я вспомнила слова доктора Хатлехуля — сердечник. Отец этого не сознавал, он сидел на балконе, работал, чувствовал себя хорошо, и 12 мая написал письмо другу детства адмиралу Карлу Доуэсу.
„Дорогой Карл, вот я лежал и вспоминал тебя и подумал, что надо бы тебе написать. Несколько дней тому назад прочёл твою умную статью, а тут и письмо от тебя пришло.
Сердечно благодарю тебя, сказать не могу, как оно меня обрадовало. Да, действительно странно подумать, что теперь мы превратились в настоящих стариков и большая часть жизни прожита, мне как-то не кажется таким уж далёким то время, когда мы были молоды и „подавали надежды“ и вся жизнь лежала впереди, словно удивительная страна приключений. Да, хорошее было время. Чем старше становишься, тем чаще возвращаешься к воспоминаниям детства и юности, эти мысли дают отдых и бодрость, а ты ведь неразрывно связан с этими воспоминаниями. Да, хорошо было бы встретиться теперь, на старости лет, как раз пора. Давай устроим эту встречу поскорее.
Мои дела идут помаленьку, я пролежал в постели больше десяти недель, но в последнюю неделю каждый день ненадолго вставал, ноги ещё не очень-то слушаются, приходится сидеть в комнате да на балконе на солнышке, я и сейчас здесь пишу. Надеюсь, что скоро станет получше. Скучное это дело — воспаление сосудов, и мне, наверное, радоваться надо, что ещё так обошлось. У меня ещё и тромб, ужасно скучная штука.
Да, я уж вспоминал тебя, что тебе пришлось уступить неумолимой старости и отказаться от привычной работы и ответственности. Но я уверен, что вам с Каролиной хорошо дома и что дети и внуки вас радуют. Это и впрямь большая радость. У меня трое детей имеют свои семьи, сейчас они здесь, и внуков трое, а младшая дочка Имми замужем за художником Револьдом, они начали постройку дома здесь поблизости. Лив и её муж Хейер построились тут ещё несколько лет назад.
Передай от меня большой привет Каролине, и тебе привет, надеюсь, что скоро встретимся.
Твой верный старый друг Фритьоф Нансен“.
На следующий день, это было 13 мая, он опять сидел на балконе, положив перед собой бумагу и письменные принадлежности. Кари принесла ему утренний чай, и они немного поговорили. Отец чувствовал себя бодрым и весёлым. Внизу фруктовый сад стоял в цвету. На фоне хвойного леса зеленела нежная дымка берёз, далеко за вершинами деревьев сверкал на солнце фьорд, на горизонте синели горы. На опушке пели дрозды и зяблики, пролетела трясогузка. Отец впивал всё это — аромат цветущих деревьев, солнце, привольный вид, который он так любил.
„Большая липа ещё не зеленеет, — сказал он с улыбкой Кари. — Но скоро и она распустится. Так я увижу сразу две весны“.
Он хотел ещё что-то сказать о весне, но не успел. Голова упала на грудь, Кари бросилась к нему.
Он уже умер».
Хоронили Фритьофа Нансена 17 мая, в День норвежской конституции, в день самого крупного национального праздника, ровно через 25 лет после того, как он произнёс свою знаменитую речь в 1905 году.
По всей стране были приспущены флаги, катафалк стоял на Университетской площади, а мимо шли люди — вся страна прощалась со своим героем.
Траурная церемония была очень простой, а в крематории присутствовало всего 120 человек, в том числе король Хокон и кронпринц Олав с семьей.
Урна с прахом Фритьофа Нансена в соответствии с его последней волей была захоронена под одной из берёз в Пульхёгде.
Избранная библиография
Основные прижизненные издания книг Фритьофа Нансена на норвежском языке
The Structure and Combination of the Histological Elements of the Central Nervous System. Bergen, Bergen Museum, 1887.
Paa ski over Grønland. Kristiania, 1890.
Eskimoliv. Kristiania, 1891.
Fram over Polhavet. Den norske polarfærd 1893–1896. Kristiania, 1897.
L'Armenie et le Proche Orient. Paris, 1923.
Nord i tåkeheimen. Kristiania, 1910–11.
Gjennom Sibirien. Kristiania, 1914.
En ferd til Spitsbergen. Kristiania, 1920.
Russland og freden. Kristiania, 1923.
Blant sel og bjørn. Min første Ishavs-ferd. Kristiania, 1924.
Sporting Days in Wild Norway. London, 1925 (norsk utg. Friluftsliv, Oslo, 1940).
Gjennom Armenien. Oslo, 1927.
På ski over Grønland. 2. omarbeidet utgave. Oslo, 1928.
Gjennom Kaukasus til Volga. Oslo, 1929.
Основные издания произведений Фритьофа Нансена на русском языке
Собрание сочинений в 5 тт. Л., 1937–1940.
Беженцы. «Иностранная литература», 2005, № 11.
Во мраке ночи и во льдах. В 2-х тт. СПб., 1901.
В стране льда и ночи. В 2-х тт. СПб., 1897.
В страну будущего. Петроград, 1915.
