Книга 1993 - Сергей Шаргунов

Расстояние от памятника Долгорукому до красного здания Моссовета, горевшего желтыми окнами, заполняли люди.

Часть улицы возле книжного магазина “Москва” уже была завалена досками, заставлена мусорными баками.

На подходе Лену встретил молодой человек с мелкой порослью на лице, совсем мальчишка, и выдал ленту бело-сине-красного цвета:

– Это наш опознавательный знак…

Она взяла ленту – такая же перетягивала его руку выше локтя – и, не решаясь повязать, просто держала в руке.

Люди стояли кучками или бродили туда-обратно. От памятника доносился плохо слышный клекот мегафона, там было теснее, темнее. Ближе к Моссовету развели большой костер, он мигал ярким пятном, и над ним слышалось быстрое бренчание гитары.

Люди приветствовали друг друга сдержанными кивками. В свете фонарей Лена заметила множество доброжелательных и как бы потерянных лиц с напряженными полуулыбками; острой опаской сверкали глаза, все словно чего-то ждали, так что их беспокойство передавалось и ей. Она подошла к внушительной кучке, стоявшей у тротуара, сразу за баррикадой. Фонарь и зажженная витрина книжного выхватывали из мглы фигуры и лица.

– Они захватили танки и едут сюда, – тараторил крепкий сутулый мужчина в редких, но пушистых колечках волос на вытянутой голове. – Давить нас, спасать своих.

– Каких своих? – истерично метнулся голос невысокой морщинистой женщины в малиновом беретике.

– А вы не в курсе, да? Там эти придурки… депутаты Моссовета, мы их заперли, – сутулый показал на темные верхние окна красного здания.

– Пускай едут, – печально и медленно заговорил пожилой человек в голубой вязаной шапочке, похожей на детский чепчик, с беззащитными складками кожи, свисавшими над кадыком. – Я готов быть убитым. Я свое отбоялся. Лишь бы вы не жили в страхе, как мы жили.

– И мы их тоже не боимся ни капли! – Скромная худая женщина в замшевой куртчонке поддержала его неожиданно сильным, настырным голосом. – Это может быть страшнее всего, что было! Это же смесь Гитлера со Сталиным!

– Боялись в девяносто первом! Танки идут, а у нас руки голые. Боялись, но не ушли! – нервно похохатывая, сообщил круглый обритый человек с заплывшими, чуть раскосыми глазами.

– Я не за Ельцина, понимаете, я вообще от политики далек, я медиевист, средними веками занимаюсь… большое видится на расстоянии, понимаете, – хрупко выговаривал непричесанный юноша в длинном сером пальто, рассеянно поглаживая пальцем себя по деснам. – Я все эти дни в сторонке… ждал, что как-то само рассосется… Но ведь они первые начали, да? Понимаете, это мятеж… Мятеж против здравого смысла… Автоматы у черни… чернь с совершенно сумасшедшими идеями… И эта чернь сейчас шарит по моему городу… Это как в семнадцатом, да? Ведь тогда никто ничего всерьез не воспринимал, а потом миллионы из страны бежали…

– Обратите внимание: они к законности взывают той самой, большевистской! – патетично вострубил в нос сгорбленный человек со сливочными, желтоватобелыми струями усов-бороды. – Конституция, говорят. Так это брежневская конституция! Продолжение сталинской! Какая, к черту, власть советов! Это товарищ Ленин с пьяными матросами придумали! – И он довольно оглядел всех, интересуясь впечатлением.

– Нет, нет, мало что конституция советская, – подхватил электрическим голосом молодой блондин с торчащими зубами, похожий на зайца. – Они ее сами всю исчеркали. Сколько они поправок в нее внесли? За один последний год. Поправки с голоса! Стадо, а Хасбулатов ими помыкает. Референдум прошел, граждане ясно ответили: Ельцину доверяем. А эти знать ничего не хотят.

– Мамочки, почему нас так мало? – плаксиво вынырнул из темноты женский голос.

– Всё в порядке, люди подтягиваются… – прокатился вальяжный мужской баритон.

– Самое страшное, если они дорвутся до эфира, – кто-то мягко заворковал, с одышливыми паузами. – Ведь народ не наш. Не обольщайтесь, милые. Приличных людей у нас нехватка. Уровень идейной гигиены близок к нулю. Если начистоту, всё заложено от начал. Когда еще сошлись с Византией…

– Где же армия? – снова женщина-плакса.

– Помилуйте, уж военных-то просто охмурить, – опять мягкое воркование. – Они ведь все латентные держиморды.

– Только еда появилась, границы открылись… – кто-то глубоко вздохнул.

– Это Гайдар нас накормил! – радостно отозвалась статная девушка с низкими бровями и трехцветными лентами, которые она успела заплести в косу.

– Мне трудно, Раисочка, – раздался робкий вздрагивающий голосок, – я пенсионерка, хоть и ученый, всю жизнь геологией занималась, я даже ракушку в пустыне открыла, в честь меня ракушка названа. Но как бы лично мне трудно ни было, Гайдарке надо памятник поставить при жизни. Гайдарка – камикадзе.

– Елочка, совершенно с тобой согласна. Елка, но ты представляешь, старый Рыбаков рехнулся, пишет роман против наших реформаторов. Против Егора. Собирает материалы и пишет. Говорит: “Если доживу – допишу”.

– Как Рыбаков? Толя Рыбаков? “Дети Арбата”?

– Он, Елка!

– Ай-яй-яй, ну ты подумай!

Лена несколько раз вставила: “Правильно!” Она сопереживала им, трогательным, пылким, порывистым людям. Видно же – настоящие интеллигенты. Конечно, Вите среди них не место. Он с другими, с бешеными обезьянами…

– Будьте готовы: армия не придет! – Выступление от памятника, из-под копыт каменного коня стало слышнее, усиленное новым рупором. Оратор говорил въедливо, уверенно, властно. (“Лера!” – узнал кто-то. “Какая Лера?” – “Новодворская!”) – Если до утра эта власть не спасет свободу, мы не повторим исторических ошибок: мы сами пойдем и уничтожим красного дьявола! Дайте нам оружие, и мы раздавим гадину!

– Ура-а-а! – Лопоухий мужичок, подпрыгнув, поймал в воздухе ломик, в свете фонаря сверкнули опьяненные глаза.