Урсула Глинд, — строго произнесла герцогиня, — если вы не исполните немедленно повеления её величества, вас сегодня же вычеркнут из числа фрейлин.
Урсула принуждена была повиноваться и, возмущённая, с негодованием, уходила в противоположную сторону в ту минуту, как герцог Уэссекский медленно направлялся к комнате, где его с таким нетерпением ожидали.
VIII
На пороге той комнаты, где только что раздавался весёлый девичий смех, герцога Уэссекского и его друга встретил паж и передал ему извинения её светлости герцогини Линкольн.
— Вот так комедия! — рассмеялся герцог, когда паж удалился.
— В чём дело, милорд? — спросил ничего не понимавший Эверингем.
— Комедия, мой друг, в которой королева, герцогиня Линкольн, вы и его преосвященство кардинал играете главные роли. Кто из вас выиграет, мне ещё не известно; я знаю только, что, пока я нашёптываю её величеству приятные пустячки, чем вы лично очень довольны, кардинал выходит из себя, а герцогиня Линкольн скромно убирает мою невесту с моей дороги.
— По крайней мере, за это вы можете быть только благодарны ей, — с улыбкой заметил Эверингем.
— Благодарить за то, что другие решат за меня мою судьбу? Может быть!.. Разумеется, невежливо бежать от опасности, если она принимает образ будущей жены. Не могу себе представить, как я сказал бы женщине: «Миледи, честь обязывает меня жениться на вас, но когда-либо полюбить вас — не в моей власти». Если же леди Урсула так недоступна, — кажется, я могу считать себя свободным.
— Может быть, леди Урсула сама избегает вас.
— Конечно, сама! Бедная девушка! Как она должна ненавидеть меня! Немудрено, если она предпочтёт монастырь. Только для чего так стараться разлучить нас?
Теперь молодые люди прохаживались по большой приёмной, пустой в это время дня, а по вечерам оглашающейся весёлым смехом.
— Я думаю, что ваша светлость ошибаетесь, — сказал Эверингем. — Друзьям нет причины разлучать вас с леди Урсулой. Вы лучше всех можете решить вопрос, касающийся вашей чести; но самый щепетильный человек в Англии скажет, что, если молодая девушка связана данным отцу обещанием, то вы свободны жениться, на ком захотите.
— Какая насмешка! Свободен связать себя такими цепями!
— Брак — богоугодное дело.
— Нет, скверное, придуманное попами да старыми девами, чтобы привязать женщину, которая предпочла бы свободу, к мужчине, которому она скоро надоест.
— А если эта женщина — королева?
— Отнимите у неё корону — что тогда останется, мой друг? — беззаботно возразил герцог Уэссекский. — Женщина, которую надо любить, вместо того чтобы только склонять пред нею колени, да ещё женщина ревнивая.
Эверингем нахмурился. Он не любил этого легкомысленного тона, считая, что человек, на долю которого выпала величайшая честь стать супругом английской королевы, должен всю жизнь благодарить Бога за такую блестящую судьбу. То обстоятельство, что герцог Уэссекский не решался принять руку, которую Мария сама ему протягивала, казалось Эверингему чуть не святотатством.
— Неужели вы не понимаете, чего ждёт от вас вся Англия? — наконец спросил он. — Кардинал и испанский посол не дают королеве покоя, а король Филипп домогается руки её величества лишь для того, чтобы наложить железные оковы на покорную Англию. Ваша светлость может всех нас спасти от этого. Королева любит вас и готова хоть завтра обвенчаться с вами.
— Чтобы на следующий же день послать меня на эшафот за мою неверность — действительную или воображаемую — и вступить в брак с Филиппом или с дофином?[30]
— Я этому не верю.
— Друг мой, знаете, чего вы от меня хотите? Жениться — значит отказаться от всего, что делает жизнь поэтичной, интересной, от мимолётных наслаждений, от очаровательных женщин, со всей их неприступностью, и взамен всего этого получить меньшую половину короны.
— Благодарность нации... — запротестовал Эверингем.
— Женщина, как бы она ни была легкомысленна, всё-таки постояннее нации. А что касается благодарности... ну, милорд, лучше не будем говорить о благодарности нации!
— Это не может быть ваше последнее слово, друг мой! — серьёзно настаивал Эверингем.
Разговаривая, они спустились с лестницы и дошли до ворот; тут герцог Уэссекский остановился и, положив руку на плечо друга, бросил взгляд на окружавшие их величественные здания Гемптонского дворца, видавшие в своих стенах столько страданий и трагедий, падений, измен и ужасных смертей. Дрожь пробежала по его телу, и глубокие глаза сверкнули гордой решимостью и презрением.
— Это — моё последнее слово, — спокойно произнёс он. — Я никогда не был марионеткой, годной для политических интриг. Англии принадлежит моя жизнь, но не свобода и не уважение к самому себе! Я употреблю все усилия, чтобы отговорить королеву от брака с испанским королём, но никогда не буду ни собачкой её величества, ни орудием в руках моих друзей. — Через минуту его лицо приняло своё обычное беззаботное выражение, и он взял друга под руку, говоря: — Не отправиться ли нам теперь на террасу? Её величество вероятно окончила свои молитвы и ожидает нас. Пойдём, Гарри!
IX
Весёлое общество собралось на террасе, расположенной напротив покоев злополучного кардинала Уольсея[31] и красивыми уступами спускавшейся к старому саду; с неё открывался чудный вид на клумбы с последними летними цветами, на зелёные группы кустов сирени и тисовых деревьев, на извилистую реку и очаровательный ландшафт на противоположном берегу.
Мария Тюдор действительно окончила полуденные молитвы, которые читала, стоя на коленах пред алтарём, окружённая своими фрейлинами; несомненно, она просила у Пресвятой Девы исполнения своего заветного желания. Сегодня ей пришлось немного сократить молитвы, так как она ожидала прибытия специального посла из Рима, от его святейшества папы.
На террасе уже собрались и его преосвященство кардинал Морено, и посол его католического величества короля Испании, и представитель французского короля, герцог де Ноайль, и Шейфн, представлявший интересы императора Карла V в политической игре, в которой ставкой была рука английской королевы.
Мария Тюдор со вздохом опустилась в своё любимое кресло с прямой спинкой. К ней поспешно приблизились Ноайль и Шейфн; его преосвященство встретил её низким поклоном, но она рассеянно слушала их речи, пока слух её не уловил звука знакомых шагов, от которых сильно забилось её сердце. Марии было тогда около сорока лет; она была некрасива, но, когда на террасе раздались шаги герцога Уэсссекского, на её лице появилось то счастливое выражение, от которого каждая женщина хорошеет.
— Нет, милый кардинал, —
