Каджара. За водкой мы поклялись друг другу в дружбе, прослезились, целовались, обнимались… Когда я увидел Реджепа и Бегмета, вспомнил как раз об этом, сынок.
Да, мы стали друзьями. Каждый день распивали бутылку водки. По-прежнему поджидал он меня утром у своего домика. Так пошли мы в одной упряжке.
Дома я стал почему-то раздражительным, придирчивым. Если заваренный Садап чай чуток остыл, я называл его холодным, если сынок Ениш расплачется, я говорил, что его специально доводят, — чтобы при мне дома был крик. И сразу вспоминал Каджара. Его чай был хотя и холодный, а казался вкуснее, в его еде хоть и недоставало соли, а я ел и не мог наесться. И речи у него, стервятника, были сладкими… Дома, если мне хоть в чем-то отказывали, стал грозиться уйти, зная, что у Каджара и для моей кровати есть место…
Однажды мы с ним выпили не одну бутылку. Дома я разбуянился. Еду, которую принесла Садап, опрокинул на кошму, сказав, что она пресна. За недостаточную почтительность швырнул в Садап чайник. Она увернулась, и чайник, попав в дверь, разбился вдребезги. Я сопел, как разъяренный бык. Впервые в глазах Садап увидел я слезы. Нет, она не плакала, но слезы стояли в ее глазах, и сквозь них она как будто пыталась разглядеть меня, смотрела так — точно не узнавала, и губы ее дрожали. Но сказать она ничего не сказала. Мать же, сжавшись в комочек, сидела, опустив лицо, и время от времени со страхом взглядывала на меня. Маленький Ениш заходился в плаче…
Назавтра, открыв глаза, я увидел стоявшую у моей постели мать.
— Сынок, умоляю, больше не терзай нас так. Разве можно пинать соль, разве можно обижать такую жену, как Садап? Лишь только-только достигли мы спокойной жизни, сынок. Одумайся. Брось пить эту погань… Брось, молю тебя…
Мать заплакала, ее ссохшееся, ставшее бесплотным тельце содрогалось. Плакала моя мать! Родившая и воспитавшая меня!
Как дальше поступил я? Не сказав ни "да", ни "нет", оделся и пошел на работу. Как хорошо, что у меня есть она, есть куда пойти. Там ждет Каджар и заветная выпивка. Больше для меня уже не было ничего…
Вечером, вернувшись, я увидел, что у нас Керим. Видимо, ему успели рассказать о том, как я вчера отличился. После ужина и чая Керим, меняясь в лице — то покрываясь бледностью, то краснея, — сказал:
— Базар, друг, берегись водки. А таких прохиндеев, как Каджар, остерегайся, как чумы. Ты, видать, не знаешь, что он за человек. Он тебя до добра не доведет…
Как, при мне поносят Каджара? Да он мой самый близкий и задушевный друг, перед которым у меня нет ни одной тайны. Каждый день встречает меня с радушной улыбкой. Я не замечаю, как пролетает время рядом с ним. Его дом — мой дом. Не раз твердил он: "Если обидят, сразу уходи, и ко мне".
Меня обуял гнев.
— Керим, я пью сам. Тебе не предлагаю. А Каджара не трожь. Говори, да знай меру.
Да, так и выкрикнул в лицо своему другу. Он хотел что-то сказать, но лишь заглотнул ртом воздух, сник лицом и покачал головой. И попробовал бы только возразить! Тогда бы услышал он от меня хорошую отповедь. Уж кого-кого, а Каджара в обиду я не дал бы…
Очень огорчен был Керим. Но не вспылил, не выказал обиды, не покинул дом. Повременив, спокойно сказал:
— Нет, я отниму тебя у Каджара.
— Попробуй только!
— Увидим;
— Жив буду, — от Каджара не отрекусь…
Нет, я не собирался считаться ни с Керимом, ни с матерью, ни даже с Садап. Они собирались отнять у меня радость моей жизни…
Назавтра я возненавидел Керима еще больше. С нами работала пожилая русская женщина по имени Даша. Родом из Брянска. Потеряв на войне сына и двух дочерей, приехала сюда работать. Во время передышки, она подошла ко мне, и, посмотрев огромными голубыми глазами, строго сказала:
— Ой, Базар, Базар, как ты ошибаешься. Не водясь ты с Каджаром. Плохо кончишь…
Я ничего не ответил. Ни звука не проронил. Но на Керима с тех пор смотреть без ненависти не мог. Решил, что это он подослал Дашу сказать мне такое. Тогда я верил только своему собственному мнению, другого для меня не существовало. Теперь, с расстояния лет, вижу, как ошибался и что сделали со мной Каджар и водка… Да!.. Так вот, слушай дальше. После того, как Керим в очередной раз пришел меня увещевать, я прогнал его.
— Ты уходи с железной дороги, — говорил он. — Иди ко мне в напарники, возчиком. Пастухам подвозить все необходимое станем.
А я ему:
— Сам езди на своих телегах. Я с железной дороги не уйду. Не расстанусь с Каджаром. А ты отсюда выметайся.
Керим побагровел:
— Ты не видишь, не хочешь понять, что я тебе добра хочу! Ты же прошел все тяготы жизни, почему не хочешь увидеть ее и с хорошей стороны?
— Не учи меня. Я хочу пожить так, как мне правится, — с пеной у рта выкрикнул я.
А назавтра, когда я пошел на работу, Каджар почему-то не встретил меня около своего тутовника. Почему-то не оказалось его и на работе. Вижу люди из нашей бригады так и едят меня глазами. Неужели, думаю, он тут без меня учинил что-нибудь? А спросить не решаюсь. За работу взялся без настроения. Прошло немного времени, подошел бригадир и говорит:
— Отправляйся в контору. Зовут.
Лицо у бригадира пасмурное, мрачное. Вижу — Даша, закусив губу, с осуждением качает головой.
В помещении конторы меня встречает какой-то лысый в очках и милиционер. Я тут же холодным потом покрылся, в голове мелькнуло: "Видимо, что-то с Каджаром, а свалить собираются на меня… Ах, пропащая моя душа!.."
Начался допрос. Лысый задавал вопросы, милиционер записывал.
— Ты знаешь Каджара?
— Знаю.
— Вы дружите?
— Да, он мой друг.
— В каком смысле?
— В обычном. Друг и есть друг. Работаем вместе.
— Пьете вместе?
— Пьем.
— Почему продали бревна, сложенные возле старого тутовника?
Я опешил.
— Чего-о-о?
— Не притворяйся.
У меня подкосились ноги.
Словом, оказалось, что Каджар продавал сложенные штабелями возле его дома бревна, каждый день по штуке, кому попало, а на вырученные деньги покупал водку. Ах, дьявол!.. И оказалось еще, что на допросе он показал, будто мы продавали вместе и пропивали тоже вместе вырученные деньги. Доказательств в свою пользу я не смог привести.
…В Сибири мы валили вместе деревья. Около полугода не разговаривал я с Каджаром. Постепенно стал понимать и
