не будет.
— Честно сказать, Вась, — не знаю. Я же не аспирант Федор, чтобы все знать.
— Я всегда говорил, что нашу страну погубят смежники. Мое такое мнение.
— На это у людей нет ответа, — сказал Генподрядчик.
А когда отзвучала песня, вышел Эдгар, еле держась, но с речью, которую он никому не доверил, раз уж ему довелось уцелеть, и речь действительно была хороша; а потом владычица, повернувшись к троим героям, глубоко поклонилась им и сказала:
— Ваши имена навеки останутся в пучине морской. Не говорю о том, чтобы воздать вам по заслугам, — но есть ли у вас желания, которые я в силах выполнить?
— Ну, давай, — сказал сантехник единорогу.
Тот покраснел и, приблизившись к владычице, нашептал ей на ухо.
— Если такова ваша воля, — сказала она с удивленьем, — я не смею этому препятствовать.
Эдгар отвез его на юг, в виноградные посадки, и единорог отыскал женщину с родинкой на губе и изумрудными глазами. «Рош, — сказал он ей. — Рош, бер». Ее глаза вспыхнули, ветви сомкнулись у него на затылке. Он обнял ее, привычным движеньем скользнув ладонью по талии, и одна виноградная кисть за другой вывешивалась и тяжелела яхонтовым цветом на его радостно брызнувшем листвою роге. Эдгар отвернулся.
— Ну что же, — сказала владычица Генподрядчику. — Враг побежден. Глава написана. Все, для чего вы оказались в этом мире, свершилось. Но, может, на свадьбу останетесь?
— Извините, не могу, — сказал он. — Всей душой, но не могу. Я и так тут уже задержался. Рад был познакомиться, — сказал он Ясновиду. — Удачи, и правьте по возможности разумно.
— У меня был один знакомый, подрабатывавший технической редактурой, — сказал сантехник, обращаясь к рампе. — Так он тоже своим коллегам давал этот совет. И знаете, что самое интересное, — никто не слушал.
Генподрядчик, прощально махнув всем рукой, закрыл за собою дверь с надписью «Неожиданный выход», и больше его здесь никогда не видели.
— Ну, а вам? — спросила владычица, обращая чудный взор к сантехнику.
— Тебе, Василий? — сказал за нею Ясновид. — Ты осчастливил меня, из бездны отчаянья ты возвел меня… да что там говорить! Что можем мы подарить тебе?
Сантехник пошевелился.
— Мне-то, — сказал он.
Глава двенадцатая,
никем не написанная, но просто случившаяся
Следует особо отметить, что одиннадцатая глава, написанная автором (далее А), во всех подробностях совпадает с главой, написанной Средним сантехником (далее СС). Исключение составляют лишь три фразы:
1. «Сам не знаю, кто я на этом чумном пиру» (СС) — «Сам не знаю, кто я на этом дымном пиру» (А).
2. «Владычица с улыбкой наблюдала за его руссоистским поведением» (СС) — «Владычица с улыбкой, с какою смотрит мать на удавшегося ребенка, наблюдала за его натуральным поведением» (А).
3. «— Gazofilacia eruditionis profundissimae, — сказал Эдгар. — Вполне в его стиле» (СС) — «— Reservaculum doctrinae profundissimae, — сказал Эдгар. — Вполне в его стиле» (А).
В настоящем издании за основу публикации принята одиннадцатая глава Среднего сантехника, как вследствие ее художественных достоинств, так и потому, что она была дописана на сорок пять минут раньше, непосредственно перед тем, как он сказал: «Мне-то». Разночтения приводятся по версии А.
Что до самого Среднего сантехника, то он, завершив главу и отложив ручку, чисто побрился, обнял Младшего сантехника и научил его, как давно обещал, вычислять площадь квадрата, причем тот вспомнил, что в прошлой жизни его учил этому строгий мужчина в парике, которого экономка звала майстер Леонард, а потом обратился к Старшему сантехнику с такими словами:
— Унизительным и несоответствующим человеческому призванию кажется мне, Семен Иванович, стоя одной ногой в гробу, жаловаться на повышение квартплаты. Человеческая голова смотрит вверх, чтобы человек помнил, что его разум сродни звездам, — но за свою жизнь он так привык к тому, что голова у него находится именно там, что, пожалуй, было бы поучительней, если б она хоть на минуту оказалась у него в каком-нибудь другом месте. Ты, Семен Иванович, и ты, Саня, возможно, мне скажете: «Сам-то ты чем лучше?» Верно, я руководился мнениями, о которых даже не спрашивал, откуда они во мне взялись, но был мучим ими, будто они самые что ни на есть настоящие. Как женщина, которая, прилежно одевшись, причесавшись и накрасившись, выходит на люди и не находит себе места, сравнивая себя с другими, не привлекательнее ли они и не богаче ли на них платье, — таким был и я когда-то, а теперь благодарю небо за то, что оно вывело меня из этих помыслов, словно из душного леса. Странное дело, я взялся писать, думая, что хочу восстановить справедливость, меж тем как скорее всего во мне наперебой говорили гнев и самолюбие, — но теперь соблазняюсь думать, что собирался лишь проверить, что там у меня внутри, хотя отлично помню, что хотел-то я совсем не этого. Мои речи покажутся вам бессвязными, но потом, когда у вас будет время подумать о них, на этот изюм нарастут булочки. Я думал, что надо удержать свои страсти, чтоб не мешали душе, более того — я бился за свободу подводного царства, моя рука была тяжела чужой кровью, я сложил курган врагов, мстя за свою собаку, — а теперь я смотрю и вижу, что не только страстей, но и самой души мне не нужно, что моей собаке не будет лучше оттого, сколько врагов я перебил в ее честь, и что все, оставшееся у меня, можно сосчитать по пальцам, и другого уже не будет, да и пальцев скоро не останется. Хотя мне кажется, что я еще нахожусь здесь лишь потому, что мои сухожилия и мышцы сложились так-то и так-то — ибо причины исчезают от меня, и среди немногих соображений это кажется мне требующим менее всего усилий — но я все же хочу сказать вам, что испытываю к вам обоим огромную нежность и что если я еще могу чем-то заслужить вашу приязнь, то готов это сделать в отведенный мне срок.
В то время, пока Сантехник говорил эти и подобные речи, он мало-помалу исчезал из этого текста, и Саня, тихо плача, глядел, как подергиваются туманом и растворяются бесследно сначала его ступни, потом колени, а за ними бедра, живот и руки. Договаривая о своей нежности, Сантехник остался уже одною головою, которая, вися в воздухе, доверительно посмотрела на Семена Ивановича и сказала: «Мы должны Петровым семьсот грамм скумбрии. Смотри же, не забудь отдать»; и когда Семен Иванович, хотя и не помнивший о подобном долге, со всхлипываньем обещал, что отдаст при
