Коммодор Кинг никогда не встречался с подобным мотивом нападения и не попадал в столь затруднительное положение. Внутренне он проклинал архитектора, его слишком длинный язык и аппетит к обломкам, претивший душе моряка. К тому же была Марианна, которая с пылом просила за своего слугу и, по всей видимости, не простит ему наказание этого вторгшегося штатского. Но, с другой стороны, нападение было прилюдным и произошло на корабле Его Величества. Он думал всех примирить, заявив, что Теодорос будет закован в цепи, как он уже распорядился, но придется подождать до места прибытия, чтобы вынести решение по его случаю, который произошел, может быть, под действием жары на его слишком пылкую кровь, и что он, как бы то ни было, полностью питает доверие к леди Селтон, чтобы наказать как подобает подобное нарушение обычаев. Это подразумевало, что после каких-то тридцати шести часов наказания Теодорос будет волен идти искать виселицу в другом месте, но архитектор хотя бы укроется от его поползновений.
Марианна облегченно вздохнула. Но, к сожалению, этот снисходительный вердикт пришелся не по вкусу Кокрелю. Он слишком перепугался, чтобы не быть на грани истерии, и к его визгливому голосу присоединился голос его коллеги, в котором чудесным образом пробудилась солидарность, чтобы потребовать немедленного и безжалостного наказания виновного.
– Я – британский подданный! – вскричал он. – И вы, коммодор Кинг, офицер на службе Его Величества, должны обеспечить мне защиту и правосудие. Я требую, чтобы этот человек был сейчас же повешен за покушение на мою жизнь.
– Но вы же живы, насколько я понимаю, мой дорогой Кокрель, – увещевающим тоном заметил сэр Джемс, – и будет несправедливо принести в жертву человеческую жизнь, чтобы утешить вашу злобу! В данный момент ваш обидчик находится на дне трюма и останется там, пока мы не бросим якорь…
– Этого недостаточно! Я хочу, я требую, я приказываю!..
Терпение старого моряка лопнуло от такой наглости.
– Здесь, – оборвал он резко, – я один имею право сказать: я приказываю! Леди Селтон заявила, и вы это сами слышали, что она берет на себя всю ответственность за действия ее слуги. Похоже, что после бесчисленных заверений в преданности, которыми вы ее осыпали, вы о ней просто забыли. Неужели вы в самом деле хотите так жестоко обидеть ее?
– Я восхищаюсь леди Марианной и уважаю ее, но я достаточно уважаю также и мою жизнь, мою собственную жизнь! Если вы полагаете, что она не стоит вашего внимания, сэр Джемс, я обязан сам о ней позаботиться. Так что, или этот человек понесет заслуженное наказание, или вы бросаете якорь в ближайшем порту анатолийского побережья и высадите меня: я доберусь до Константинополя верхом. Мы не так далеко от него…
– Это безрассудство, мистер Кокрель, – вмешалась Марианна, – и я полностью готова принести любые извинения, какие вы пожелаете, вместо моего слуги. Поверьте, что я всем сердцем жалею об этом инциденте и накажу виновного, когда мы будем на земле.
– Вам легко говорить об инциденте, миледи, и я целую ваши ручки, – колко сказал архитектор, – но я смотрю на вещи без вашей любезной снисходительности. Так что, с вашего разрешения, я придерживаюсь избранной позиции: его казнь или моя высадка.
– Эй, да убирайтесь вы к дьяволу! – воскликнул измученный сэр Джемс. – Высадят вас, раз вам так хочется! Мистер Спенсер, – добавил он, поворачиваясь к первому помощнику, – остановитесь у Еракли. Проследите, чтобы багаж этих господ последовал за ними, ибо мне кажется, что мистер Фостер последует примеру своего коллеги.
– Естественно, – величественно подал голос последний. – Мы, ливерпульцы, не бросаем наших друзей в беде! Я следую за вами, Кокрель!
И после рукопожатия, сделанного с грустным достоинством, которое казалось им полным благородства, два компаньона, сразу забыв о своем соперничестве, направились к себе, чтобы приготовить багаж под полуразъяренным, полунасмешливым взглядом коммодора Кинга, который в ответ на трогательную манифестацию только презрительно пожал плечами.
– Полюбуйтесь на них! – проворчал он, обращаясь к Марианне, озадаченной происходящим. – Чем не Пилад, утешающий преследуемого Эриниями Ореста? Что эти остолопы не смогли переварить, так это то, что леди Селтон не стала на их сторону и сама не предложила им голову виновного! Они требовали этого от меня, но именно вам они никогда не простят!
– Вы считаете?
– Конечно. Они так старались, чтобы вам понравиться, а вы остались холодной. Вы не оценили их усилий. С людьми подобного рода делают революции: они ненавидят все, что они не могут купить или уравнять с собой.
– Но зачем покидать корабль? Теодорос в цепях, и мистеру Кокрелю больше нечего бояться…
– Чтобы попасть раньше нас в Константинополь и вырвать у посла приказ об аресте, конечно!
Сердце Марианны замерло. Едва Теодорос избежал благодаря дружелюбию сэра Джемса серьезной опасности, как появилась другая, еще более грозная. Если после прибытия в порт грек будет арестован, ничто не сможет его спасти. Она хорошо помнила слова Кулугиса: голова вождя повстанцев оценена так высоко, что любой дипломат с радостью выдаст его правителю, благосклонности которого он добивается. И в руках правосудия его ненадежное инкогнито будет быстро раскрыто! Да, но ведь она поклялась перед иконой святого Элии сделать все возможное, чтобы ее компаньон смог без затруднений попасть в османскую столицу…
Она посмотрела на своего старого друга повлажневшими глазами.
– Итак, – прошептала она печально, – ваша доброта к этому бедному малому оказалась бесполезной: его дурное побуждение, вполне простительное для человека, любящего свою родину, будет стоить ему веревки! Тем не менее… я благодарна вам от всего сердца, сэр Джемс. Вы сделали все, что могли… и я действительно причинила вам много неприятностей…
– Полноте! Без вас это путешествие было бы монументом скуки! И я не один так думаю! Вы превратили его в цветущий сад! Что касается вашего громадного ньюфаундленда… лучше всего будет, если он сбежит до того, как наш якорь скользнет в воду Босфора. Времени достаточно, ибо я не думаю, что мы встретим сэра Стратфорда Кэннинга, нашего посла, вросшим в набережную со взводом солдат в ожидании нашего прибытия! Дело слишком мелкое, и жалобщики тоже! Перестаньте беспокоиться и приходите ко мне на чашку чая. Я не знаю лучшего средства, чем горячий чай, от этой проклятой жары!..
Несмотря на утешающие слова сэра Джемса, Марианна не успокоилась. Досада и злоба этих двоих людей могла представлять опасность, если они имели какой-то вес в глазах английских властей, но она поняла по оскорбленным взглядам, которые бросали на нее бывшие обожатели, что она напрасно потеряет и время, и достоинство, пытаясь заставить их изменить мелочное решение. Они были упрямы, что свойственно людям без широты взглядов, и увидят в побуждении молодой женщины только непонятную и достойную, на их взгляд, сожаления слабость к человеку, которого они, конечно, считали просто выродком. Лучше было, пожалуй, положиться на решение сэра Джемса и его дружбу: разве он не дал ей понять, что не воспрепятствует бегству виновного? Она даже получила уверенность в этом, когда он разрешил ей послать в трюм записку, предупреждающую Теодороса, что он должен бежать, как только услышит лязг опускаемой якорной цепи.
