кое-чем подтвердить…
В вязкой тишине зала защитник князя раскрыл свою папку и с победоносным видом вынул из нее мятый исписанный лист бумаги.
Мы с Коневым недоуменно переглянулись.
– Я прошу у суда, – адвокат Кобриных театрально повертел лист над головой, – разрешения прочесть здесь, в присутствии всех сторон процесса, сей прелюбопытнейший документ!
Получив согласие судьи, он нацепил тонкие очки и с плохо скрываемой издевкой в голосе прочитал:
«Милая Елизавета Львовна!
Как бы ни сложились обстоятельства, не думайте, что ваша жертва не будет оценена по достоинству! В моем сердце вы всегда будете единственной женщиной, достойнейшей и благороднейшей. Вы сами не ведаете величины вашей жертвы и не осознаете вашей чистоты и самоотверженности.
Навечно ваш,
А.»
Я сжал кулаки.
«Данилевский!.. – зароились в моей голове удрученные мысли. – Вот дурень!.. А я? Этак сесть в лужу! Но как? Неужели…»
– Откуда это у вас? – произнесла красная как рак Элиза.
– Очень занимательно, – улыбаясь залу, продолжил адвокат. – Любопытно, обещал ли истец Арбелов, сей роковой обольститель, жениться?
Зрители заулыбались.
– Быть может, – продолжал адвокат с ехидной ухмылкой, – он говорил, что сейчас не время, но после, когда он выиграет у князя процесс и отберет чужое богатство…
– Это ложь, – Элиза повернулась к присяжным. – Это ложь!..
Но ее никто не слышал: в сцене, которую исполнял адвокат князя, для Элизы места не было. Наш план с ее эффектным выступлением рассыпался прямо на глазах…
– И теперь, – не умолкал защитник Кобриных, – совсем по-другому начинает выглядеть внезапная смерть Стратона Огибалова…
Публика насторожилась. Скабрезное веселье сменилось ропотом.
«Откуда у князя это письмо? – мучился я подозрениями. – Неужели снова Корзунов? Ах, Корзунов…»
– Перестаньте! – очнулся я от раздавшегося невдалеке громкого голоса.
Все, кто был в суде, повернулись к поднявшемуся во весь рост студенту Данилевскому.
– Бросьте ваши гнусности! – хрипло потребовал он, взмахнув своей тростью. – Это не Арбелова!
– А чье же? – осведомился адвокат князя.
– Мое! Это мое письмо! – крикнул студент.
– Замечательно! – адвокат с любопытством воззрился на Данилевского, будто разглядывая его в увеличительное стекло. – Посмотрите-ка, сколько любовников этой распутной женщины нам посчастливилось встретить в одном судебном зале! Честное слово, присутствующим здесь почтенным женам следует пристальнее следить за своими благоверными! Впрочем, у меня больше нет вопросов, ваша честь! Надеюсь, теперь господам присяжным заседателям вполне ясно, что в суде на благородное сословие в лице его сиятельства князя Кобрина, предварительно сговорившись, ополчилась шайка из недоучившегося вечно пьяного студента-якобинца, обедневшего искателя сокровищ, решившего быстро обогатиться, забыв о своем грязном прилавке, да посредственной комедиантки, пытающейся разыграть дешевую сцену перед почтенными судьями. Я уверен, что уважаемые присяжные признают благородного князя жертвой их злонамеренных спекуляций и защитят репутацию представителя старейшего дворянского рода от любых грязных поползновений!..
После опроса всех свидетелей пришел черед выступления Конева:
– Когда речь идет о подложности завещания, мы оказываемся в непростой ситуации. Доказать подлинность или ложность подписи человека, которого уже нет в живых, и вправду задача не из легких. Да, сторона истца не может предъявить полностью сохранное истинное савельевское завещание, но истец и не должен этого делать. Мы утверждаем, что оглашенная полтора года назад духовная грамота купца Савельева является подложной вне зависимости от того, существует ли другая или же нет…
Я посмотрел на Аглаю. Она была бледна – так же, как тогда, когда мы разговаривали с ней в беседке под свист порывистого предгрозового летнего ветра. Как давно все это было…
Будто почувствовав на себе мой взгляд, Аглая подняла голову и повернулась ко мне. В ее взоре я не заметил и тени той ненависти, посредством которой дочь купца Савельева едва не испепелила меня в вечер нашей последней встречи в ее доме…
– Все факты, которые были рассмотрены в суде, – продолжал Конев, – составляют довольно подробную картину произошедшего. Нарушение процедуры описи имущества и бумаг покойного купца, заключение экспертной комиссии графологов о подписи в завещании, вызывающей явные сомнения при сравнении с другими документами, заверенными Савельевым при жизни, показания свидетельницы Лангер, свидетелей Воронина и Бородина, неоднократные попытки князя Кобрина примириться с истцом, переписка погибших Барсеньевых, наконец, обгорелый обрывок настоящего, по нашему твердому убеждению, купеческого завещания – эти факты бросают очень серьезную тень на тот документ, по которому князья Кобрины получили право распоряжаться миллионным наследством Савельева.
Я заметил младшего Данилевского: он нездоров, его глаза блестят, как у чахоточного, но, если бы все в этом зале, кроме князя, исчезли, он тоже, не секунды не сомневаясь, наверняка бросился бы на нашего противника. Рядом со студентом сидела Элиза, ее лицо было бледным и сосредоточенным, и сейчас я не узнал бы в ней ни актрису, ни камелию. Она теперь просто ждала вердикта…
– Особенно, – настаивал мой адвокат, – стоит принять во внимание странные совпадения: никого из подписавших сей сомнительный документ на сегодняшний день нет в живых, кроме господина Шепелевского, по стечению обстоятельств утратившего здравость ума и трезвость памяти. А сколь странна смерть приказчика Огибалова в его камере за день до выступления в суде, где он намеревался дать свои показания!..
На заднем ряду сидел следователь Данилевский. Он не смотрел в зал, он только слушал, низко опустив голову и, казалось, что-то бормоча себе в усы.
– Заканчивая, – Конев еще раз повернулся к присяжным, стремясь заглянуть в глаза каждому из них, – я прошу учесть вас все эти факты и не смотреть на титулы и чины князя Кобрина, ибо Божьей милостью мы равны перед законом!..
После окончания объявленного перерыва мы снова заняли свои места: я, Конев, Аглая с Надеждой Кирилловной, Элиза, Данилевский-старший и Данилевский-младший. Кобрин с адвокатом тоже вошли в зал, и я заметил, что жесты князя уже не были исполнены спеси и самоуверенности: он нервно о чем-то спрашивал своего защитника и недовольно постукивал по полу тростью. Под его глазами залегли темные тени.
В зале наступила тишина. Будто сквозь туман я видел судью с что-то говорившими ему помощниками, какими-то бестелесными призраками казались мне присяжные, сидевшие безмолвными фигурами под лучами солнца, сиявшего из-за стекол высоких окон.
Конев нервно теребил свои бумаги и то и дело поправлял манжеты, белевшие из-под рукавов его сюртука.
Наконец судья раскрыл поднесенный ему старшиной присяжных документ, пробежал его глазами и поднялся.
– Коллегии присяжных заседателей, – заговорил он, – были предъявлены для решения вопросы о подложности прилюдно оглашенного завещания купца первой гильдии Савельева, а также о виновности ответчика, его сиятельства князя Евгения Константиновича Кобрина, в осуществлении подлога упомянутого завещания с целью завладения имуществом и капиталами указанного купца Савельева.
Я почувствовал, как все в зале
