действовал как дополнительная составляющая, снижая до приемлемого уровня их страстную напряженность, создавая между ними небольшой зазор, в котором можно было разработать новый modus operandi, приемлемый для обеих сторон. Присутствие этого приветливого и интеллигентного украинца также давало Екатерине возможность отдохнуть от непредсказуемых скачков потемкинского настроения и от его требовательности.
Вероятно, Екатерина, сперва неосознанно, искала пути освобождения от всепоглощающей природы своей любви — такой неудобной для эффективного управления ее империей, — продолжая при этом извлекать выгоду из позитивных, продуктивных сторон взаимоотношений с Потемкиным. Тем временем Потемкин тоже стремился найти решение, которое гарантировало бы ему положение самого важного человека в жизни императрицы — хотя благодаря достаточной автономии он и не ощущал себя просто мужским эквивалентом maîtresse en titre (официальной любовницы), коей предстоит потерять свою власть, когда она не понадобится больше в монаршей постели.
Им обоим нужно было найти способ сохранить все ценное в своих отношениях, не опошляя этих ценностей и не ослабляя друг друга непрерывными спорами с последующими примирениями в слезах. Хотя Екатерине постоянно требовался мужчина, чтобы любить его и быть любимой, ей еще больше нужны были взаимоотношения со значительной долей предсказуемости, которые давали бы ей ощущение равновесия и стабильности и не мешали работе. Она хотела солнечной, а не бурной любви, хотела сделать своего возлюбленного счастливым. Читая ее письма в виде ответов на замечания Потемкина, мы видим: когда он сердит и неуверен, он обвиняет ее в притворстве и заявляет, что слезы (которых она пролила довольно много в этот период) — лишь умелая манипуляция и не принимаются в расчет. Он также имел склонность обвинять ее в недостатках ее друзей и людей, которых она брала на работу, и обладал привычкой в гневе топать ногами и хлопать за собою дверью. Он был подвержен дурным настроениям — черта характера, которую Екатерина, сама в личных отношениях всегда готовая искать примирения, находила трудно переносимой. Кроме того, они оба болели друг из-за друга душой.
Если Екатерина и Потемкин действительно были мужем и женой, хотя и тайными, — трудно понять непреодолимое чувство опасности, испытываемое Потемкиным. Конечно, Екатерина тоже так считала. Она сделала абсолютно явную ссылку на их брак в письме того периода, где пишет об их связанности друг с другом «узами святого брака»{631}. То, что она со временем сумела адаптироваться к Потемкину, дав ему почти достаточно власти, чтобы удовлетворить его тщеславие — и в то же время не скомпрометировать свое собственное положение императрицы, к тому же разработав личные взаимоположения, которые поддерживали их обоих до конца жизни Потемкина, представляется одним из самых замечательных достижений Екатерины.
21 марта Потемкина наградили титулом князя Священной Римской империи. Честь эта была выпрошена для него императрицей через ее посла в Вене. Она также подарила ему шестнадцать тысяч крестьян, а Дания прислала ему орден Белого Слона. Похоже, что последняя награда заставила этого третьего члена ménage a trios (потому что теперь Екатерина эмоционально и сексуально была уже увлечена Завадовским, все еще разделяя свои взаимоотношения с Потемкиным) злиться, или по крайней мере сердиться, что его не поставили в известность заранее, потому что Екатерина упомянула в отправленном ему письме без даты: «Мой дорогой, ты требуешь от меня объяснений. О Слоне и об обеде я узнала не ранее десяти часов и хотела сообщить тебе об этом при встрече»{632}.
Другой князь Священной Римской империи, Григорий Орлов (хотя отныне к Потемкину часто обращались «князь», как будто он был единственным), с начала февраля снова находился в Санкт-Петербурге. Императрица очень мило приняла его, по словам британского посланника Ричарда Оукса, но предполагалось, что вскоре он попросится на пенсию со всех своих постов, каковые, как ожидалось, будут отданы Потемкину.
Алексей Орлов, уже отказавшийся от службы — Екатерина при этом очень расстроилась, — прибыл в столицу через несколько недель после брата. К этому времени последний заболел. Как определил Ричард Оукс, он «перенес удар паралича»{633}, то есть его частично временно парализовало. Кроме того, он имел лишний вес. Ходили слухи, что его отравил Потемкин. Слухи возникли еще и потому, что Екатерина дважды навещала Орлова во время болезни, и это привело к «очень горячей перебранке»{634} между нею и Потемкиным. Однако больше похожа на правду версия не об отравлении, а о том, что князь Орлов страдал сифилисом третьей степени, обретенным в его легендарных сексуальных похождениях.
В субботу второго апреля принц Генрих Прусский прибыл в Петербург с визитом, который оказался необычайно кстати. На следующий день он наградил князя Потемкина орденом Черного Орла, потом имел беседу с императрицей в ее личных покоях после того, как она вернулась с литургии, и затем отобедал с ней.
Через неделю после прибытия принца Генриха, рано утром 10 апреля великая княгиня Наталья начала рожать. В этот день, позднее, Екатерина написала Потемкину, что была возле невестки с четырех часов утра, и лишь когда боли немного стихли, вышла выпить чашку кофе. Ко времени, когда она вернулась, Наталья снова сильно мучилась, но затем глубоко уснула, даже всхрапнула. Примерно в девять часов Екатерина снова вышла в туалет, решив, что ребенок уже на пути к выходу, и приказала, чтобы ее позвали, если дела пойдут хуже. Она также рассказала Потемкину, что у нее самой болела спина — по ее мнению, от волнения. Она вернулась в комнату великой княгини в полдень{635}.
Екатерина дала более подробное описание родов Натальи в письме к Гримму:
«Десятого апреля в четыре часа утра мой сын пришел за мной, потому что его жена почувствовала родовые схватки. Я выскочила из кровати и побежала туда. Я нашла ее с сильными болями, но без других особых признаков родов; ей необходимы были время и терпение. Акушерка и опытный хирург помогали ей. Такое состояние продлилось до самой ночи; наступали периоды покоя, даже сна; ее силы вовсе не убывали. Понедельник прошел в ожидании и, конечно, в сильном беспокойстве. Кроме ее доктора, который оставался в передней, врача великого князя и еще одной акушерки (причем врачи все очень опытные), мы все собрались там тоже со своими советами. Не применялось никаких новых средств для облегчения; во вторник пригласили моего доктора и первую опытную акушерку, чтобы возобновить совещание. Когда последняя прибыла, они совместно приняли решение, что нужно спасать мать, так как ребенок, похоже, уже умер. Применили инструменты[44]; совпадение
