– Нет! – закричал он.
Он сидел в своем кресле у окна, делая то, что он делал весь день: ничего. Смотрел в темноту, рычал на всех, кто проходил, натыкался на мебель, когда пробовал дойти до ванной.
Тэдди предложила нанять физиотерапевта, но Мартин отказался.
– Никакой белой трости, никаких темных очков, – поклялся он себе и мстительно держал слово.
– Насколько ты любишь меня? – спросила она его в сочельник.
Он не отвечал. Он лежал неподвижно, поскольку пес свил себе гнездо подле него из скомканного постельного белья. Гром пах мокрым снегом и Чарльз-ривер. Ему, должно быть, снилась удачная охота, потому что он залаял во сне, один громкий, долгий и жалобный призыв. Разбудив себя, Гром смотрел то на Мартина, то на Мэй.
– Скажи мне, – настаивала она. – Скажи, как сильно?
– Мэй, – попросил он. – Прекрати.
Солнечный свет лился через окно спальни. Он отразился в зеркале, заблестел на полировке кленового комода, резной кровати. Попав на бриллиантовое кольцо Мэй, рассыпался на миллион радуг, которые затанцевали по потолку. Собака наблюдала за ними, будто за птицами, будто он раздумывал, не поохотиться ли за ними.
Мартин погладил пса по спине большими, широкими руками, и он не мигал, когда солнечный свет попал ему в глаза.
– Я не могу прекратить, – сказала она, сняв руку Мартина со спины Грома.
Собака отошла к окну, и Мартин счел это предательством друга.
– Ответь мне.
– А что ты спросила? Я не могу вспомнить твой вопрос.
«Ты не слушаешь меня больше, – хотелось Мэй крикнуть ему в лицо. – Тебе все равно. Ты разочаровался в нас. Ты разочаровался в себе».
Вместо этого она глубоко вздохнула и повторила свой вопрос:
– Насколько ты любишь меня?
– Ты знаешь, что я люблю тебя, – с горечью произнес он. – Я люблю тебя достаточно.
– Достаточно, чтобы оставаться верным нашим клятвам?
– Клятвам?
«… В богатстве и в бедности, – напомнила она. – В болезни и в здравии».
– Мэй, – Мартин начинал закипать в гневе, как пар в гейзере, – я – слепой. Тебе ясно? Я разрушен, не ты. Если я хочу освободить тебя от себя, почувствуй же благодарность, что ты не должна тратить впустую свою жизнь, проявляя заботу обо мне. Ты возненавидишь такую жизнь, ты начнешь ненавидеть меня, если ты уже меня не ненавидишь. Уходи, Мэй.
Лучи зимнего солнца, которым не мешали листья на дубах, заливали каждый дюйм комнаты, высвечивая все морщины и шрамы на лице Мартина. Мэй поглядела в зеркало и поняла, что и сама она постарела, морщины окружали глаза и рот. Они напомнили ей, как часто она улыбалась на солнце с Мартином. Он дал ей жизнь, которую она никогда не знала, жизнь, о которой не мечтала даже в самых несбыточных мечтах.
На комоде Мартина блестел большой серебряный кубок. Он много раз побеждал, выигрывал кубки и завоевывал всевозможные трофеи, но этот был особенным. Он был из детства Мартина, его первый хоккейный трофей, завоеванный в первый сезон, правым крайним нападающим команды, которая играла на горных озерах в Канаде. Солнечный свет отражался от серебряной поверхности и освещал лицо Мартина.
– Я хочу, чтобы мы провели Рождество в Лак-Верте. Это нужно Кайли и нам тоже. Но я должна знать. Насколько сильно ты любишь меня?
Их сумки были уже упакованы, но Мартин не знал об этом. Он же не видел. Это был не праздный вопрос. Мэй ждала.
– Скажи мне, – повторила она, чувствуя, как дрожат руки.
Он вздохнул так громко, что собака выскочила из комнаты.
– Скажу, – сказал он. – Я скажу тебе. Ты уверена, что хочешь услышать мой ответ?
– Уверена, – ответила она, пытаясь унять стук зубов. – Скажи мне.
– Это больше, чем ты сможешь вынести. Я высосу у тебя всю кровь, Мэй. Я буду брать жизненные соки из тебя. Я не могу ходить самостоятельно, не могу есть самостоятельно, не могу дойти до туалета, чтобы помочиться.
– Меня это не беспокоит.
– А должно беспокоить! Ты не влюблялась в калеку!
– Нет, я влюбилась в тебя. – Мэй села к нему на колени.
Почувствовав, как сильные руки Мартина обнимают ее, Мэй застонала в его шею.
– Я уже не тот.
– Тот, тот, ты же Мартин.
Он покачал головой, и она чувствовала его горе и стыд, переполнявший его.
– Когда я сижу здесь и ничего не вижу, я начинаю думать, что я вообще не существую. Вот ты обнимаешь меня сейчас, я это чувствую, но я хочу сказать тебе, что я – только призрак. Тень. Ты обнимаешь воздух.
– Я обнимаю тебя, – сказала Мэй, целуя его шею, его лоб, его губы. – Ты здесь. Ты реален и жив, тот же самый Мартин Картье, каким всегда был. И ты отвезешь меня в Лак-Верт. Прямо сейчас.
– Нет, – сказал он, но она уловила в ответе сомнение.
Он хотел ехать. В его голосе слышалась надежда.
– Да, – упорствовала она. – Я сделаю так, чтобы это случилось.
И они поехали на озеро.
Приехали они очень поздно, Кайли уже давно спала. Мэй волновалась, как они проедут по глубокому снегу через лес к дому, но ее беспокойства были излишни. Дженни верила в силу убеждения Мэй, и Рэй заранее утрамбовал дорогу и прочистил все тропинки.
Разбудив Кайли, Мэй отправила ее к дому. Совсем еще недавно Мартин отнес бы ее спящую на руках. Мэй затосковала по прежним временам. Но тут Мартин взял ее за руку, и, двигаясь по проложенной в снегу дорожке, Мэй напомнила себе, что надо быть благодарной и этому.
В доме было тепло и уютно. Дженни повесила венок на дверь, поставила маленькую рождественскую елку. Она не стала наряжать ее, чтобы этим занялась сама Кайли. Она оставила еще корзину свежих горячих домашних сдоб и баночку имбирного джема для рождественского завтрака.
Снег шел в течение последних нескольких дней, покрыв все вокруг толстой белой мантией. Мэй пожалела, что нет луны и не видно ни гор, ни озера. Только одна яркая звезда парила в темноте ночи.
Кайли с надеждой посмотрела на озеро:
– Они здесь?
– Кто? – спросил Мартин.
Но Кайли не отвечала. Все еще в поисках ангелов, которых она проследила в полете к северу из Бостона, она сошла с дорожки в глубокий снег, желая спуститься к озеру. Мэй пришлось схватить ее на руки и унести в дом.
– Их нет, – заплакала Кайли. – Я была не права.
– Подожди до утра, – посоветовала Мэй. – Я настолько счастлива, что мы здесь, а ведь это была твоя идея.
– Моя?
– Да. – Мэй поцеловала дочь, пожелала ей доброй ночи, укрыла теплым зимним стеганым одеялом.
