Финны ответили сначала петицией, под которой подписались около 20 % всего населения, а затем бойкотом российских учреждений. Последнее в особенности коснулось армии: в 1902 году на призывные пункты явилось менее половины подлежащих призыву, да и те подверглись осуждению со стороны соотечественников. С течением времени пассивное сопротивление начало спадать или вырождаться в насилие — в июле 1904 года Бобриков был убит финским террористом.
Финляндия — яркий пример тех трудностей, с которыми империя столкнулась в отношении своих более развитых народов, национальное сознание которых, распространившись от элиты на более широкие слои образованного населения, начало достигать масс. Предоставить или сохранить значительную степень независимости во внутренних делах означало, что они будут развиваться в своем направлении, не заботясь о нуждах империи в целом. Такая политика проводилась Габсбургской монархией, особенно в австрийской части владений, но нельзя сказать, что там она помогла решить национальный вопрос. С другой стороны, любая попытка заставить такой народ подчиниться имперским моделям грозила риском усиления того самого национального единства, которое и была призвана расстроить. Следование подобной политике превратило финнов в национально сознательный народ с резко отрицательным отношением к империи. В результате в 1904–1905 годах, когда Россия вела войну с Японией, японцы без труда поставляли оружие русским революционерам через финскую границу. Властям ничего не оставалось делать, как занять более примирительную позицию и восстановить конституцию Финляндии.
Прибалтика
Прибалтийский регион во многом напоминал Финляндию: в частности, российские власти — до определенной степени — поддерживали латышей и эстонцев в их противодействии немецкому влиянию. Но в Прибалтике такая политика проводилась с большей осторожностью, чем в Финляндии, ведь местные немцы для империи были гораздо важнее, чем шведы. Можно даже утверждать, что из всех этнических групп именно балтийские немцы были наиболее лояльными. Однако их лояльность относилась лично к царю и империи, как многонациональной общности, а не к русской нации. Как писал в 1889 году граф Александр Кайзерлинг, бывший ректор Дерптского университета: «Пока император стоит во главе нации, мы сможем существовать и развиваться».
При этом Кайзерлинг имел в виду не только русскую нацию. Рост германского национализма в равной степени угрожал прибалтийским помещикам поглощением их аристократических корпораций немцами из городов и эстонцами и латышами из сельской местности; причем обе группы имели численное преимущество над прибалтами. В конце же концов все они стали простыми пешками в игре европейских держав.
Первым русским государственным деятелем, который предпринял наступление на немецкое владычество в Прибалтике, был Юрий Самарин, посланный в 1849 году в Ригу в качестве сенатского ревизора. В его понятии немецкие городские гильдии и аристократические корпорации представляли собой пережитки устаревшей системы, мешающие монарху выступать в роли защитника и покровителя простых людей и препятствующие осуществлению русскими своей законной власти в Российской империи. «Мы, русские, заявляем право быть в России тем, что есть французы во Франции и англичане в британских доминионах».
В тот период, когда стремление к национальной однородности еще не овладело властями, такие взгляды не встретили одобрения царя: Николай приказал заключить Самарина в Петропавловскую крепость на двенадцать дней и лично упрекнул его: «Вы прямо метили на правительство: Вы хотели сказать, что со времени Императора Петра и до меня мы все окружены немцами и поэтому сами немцы».
Однако в 1870-е годы в Петербурге господствовали совсем иные взгляды, и цари с меньшей охотой примирялись с существованием промежуточных властных инстанций между собой и подданными. Кроме того, объединение Германии, естественно, усилило этнические чувства общности у прибалтийских немцев, особенно в городах. В 1862 году об этой опасности предупреждал Иван Аксаков, когда жаловался, что прибалтийские немцы, «преданные русскому престолу… проповедуют в то же время бой насмерть Русской народности: верные слуги Русского государства, они знать не хотят Русской земли».
Символично, что Александр III при воцарении на престоле в 1881 году отказался подтвердить привилегии балтийских аристократических корпораций, как это делали все его предшественники со времен Петра Великого.
Административная интеграция в Прибалтике началась с введения в 1877 году новых городских институтов, но при этом власти воздержались от учреждения в сельской местности земств по русскому образцу, что существенно ослабило бы позиции Ritterschaften. Прежняя политика сотрудничества с местной элитой продолжалась до 1917 года: все это время Ritterschaften оставались хранителями власти на местах, хотя их практические возможности постепенно сокращались под действием социальных перемен и правительственных мер. В 1880-х годах они утратили судебную власть в связи с учреждением новых российских судов и с переходом на русский язык во всем административном и судебном делопроизводстве. Их надзор за школами был ослаблен после открытия так называемых «министерских школ», преподавание в которых велось только на русском; именно в этих школах многие латыши и эстонцы получили базовое образование и начали выдвигаться на профессиональные и административные посты, становясь, как надеялись в Петербурге, агентами будущего русского господства. Тогда же была предпринята попытка сделать русский язык обязательным во всех — кроме начальных — школах. В 1893 году Дерптский университет переименовали в Юрьевский, а преподаватели, не готовые вести занятия на русском (за исключением богословия), были вынуждены уйти.
В религиозных делах наблюдалось возвращение к политике запрета эстонцам и латышам, принявшим — обычно под угрозой — православие, снова переходить в лютеранскую веру. Те же, кто делал это, вдруг обнаруживали, что их браки оказались недействительными, а пасторы, обвенчавшие супружеские пары, были уволены и подвергнуты ревизии. В 1894 году от этой политики отказались, но за это время около ста двадцати священников успело пострадать. Тем временем строгую ганзейскую архитектуру Риги и Ревеля нарушили золотые купола православных соборов.
Впоследствии русификация в Прибалтике осуществлялась порой с тем же мелочным рвением, но иногда приостанавливалась, когда под угрозой оказывались социальная стабильность и сложный баланс сил, или же если само ее осуществление благоприятствовало не русским, а только эстонцам и латышам.
Атмосфера нестабильности 1905–1906 годов породила взрыв, основной причиной которого стало несоответствие высокого уровня экономического развития Прибалтики и примитивных политических установок. В январе 1905 года в Риге случилось второе «Кровавое воскресенье», когда рабочие вышли протестовать против расстрела своих товарищей в Петербурге. Войска генерала Меллер-Эакомельского блокировали продвижение процессии и, открыв огонь, убили двадцать два человека и ранили шестьдесят. В последующие месяцы рабочие и крестьяне действовали сообща, особенно в районах, населенных латышами. Крестьяне, в частности, отказывались платить налоги и бойкотировали суды и административные учреждения, управляемые русскими и немцами. Многие усадьбы немецких баронов подверглись нападению и были сожжены. В Курляндии и Южной Лифляндии во время волнений уничтожили 38 % всех поместий, в Северной Лифляндии и Эстляндии — 19 %. После возвращения российских войск с Дальнего Востока в Прибалтику для «усмирения беспорядков» прибыли карательные экспедиции.
