«Моя дорогая миссис Харгривс.
Сердечно Вас благодарю за разрешение напечатать “Больницы”[155] в Предисловии к Вашей книге. С этим злосчастным факсимиле у меня было не меньше приключений над землей, чем у Вашей тезки под землей.
Во-первых, лондонский цинкограф, которого мне порекомендовали — он должен был сфотографировать каждую страницу для изготовления цинковых клише, — соглашался взяться за работу только при условии, что я предоставлю книгу в его распоряжение, на что я ответил решительным отказом. Вы были столь добры, предоставив мне на время столь уникальную книгу, что я не мог позволить типографским работникам даже дотронуться до нее. Напрасно я предлагал ему привезти книгу в Лондон, жить там, сколько понадобится, и каждый день являться с ней к нему в студию, класть ее перед фотокамерой и переворачивать по мере надобности страницы. Он заявил, что это невозможно, ибо он фотографирует произведения “других авторов, которые ни в коем случае нельзя показывать публике”. Я обязался не глядеть ни на что, кроме собственной книги; но всё было напрасно: на все мои предложения он отвечал отказом.
Потом *** рекомендовал мне некоего мистера X***, превосходного фотографа, владельца столь небольшого дела, что мне пришлось согласиться на предоплату каждого клише; зато он согласился приехать в Оксфорд и работать там. Вся работа проходила в моей студии, которую я не покидал ни на минуту, переворачивая страницы и безропотно исполняя всё, что было нужно.
Впрочем, я уже, кажется, писал Вам о кое-каких эпизодах этой истории…
Мистер X*** сделал превосходные негативы и увез их с собой, чтобы изготовить цинковые клише. Он привозил их поначалу весьма регулярно, и я имел все основания надеяться, что книга будет готова к Рождеству 1885 года.
18 октября 1885 года я отослал Вашу книгу миссис Лидделл, которая сказала мне, что Ваши сестры собираются Вас навестить и отвезут ее Вам. Надеюсь, Вы ее благополучно получили?
Вскоре после этого клише перестали поступать (замечу, что я заранее всё оплатил); оставалось еще двадцать две страницы, но мистер X*** пропал!
Лично я полагаю, что он скрылся от кредиторов. Мы искали его, но всё было напрасно. Шли месяцы. Я было подумал нанять сыщика, чтобы отыскать его, но меня заверили, что “сыщики все негодяи”. Можно было просить Вас снова прислать мне книгу и сфотографировать недостающие страницы. Но мне решительно не хотелось снова забирать ее у Вас; к тому же я боялся рисковать, доверяя ее почте, ибо, даже посылая ее “заказной бандеролью”, нельзя быть абсолютно уверенным, что она не будет потеряна.
В апреле мистер X*** явился к Макмиллану и оставил восемь клише — и вновь пропал.
Оставалось четырнадцать страниц, недостающих в разных местах по всей книге. Я еще немного выждал, а затем передал всё дело поверенному, который скоро нашел беглеца, однако не смог добиться от него ничего, кроме обещаний. “Вы никогда не получите клише, — сказал поверенный, — если не пугнете его, отправив ему вызов к мировому судье”. Мне совсем не хотелось этого делать, но в конце концов пришлось послать этому невозможному человеку судебную повестку, которую надо было выправлять по месту его жительства, для чего я был вынужден дважды приехать из Истборна (Кэрролл там отдыхал. — Я. Д.): один раз, чтобы оформить вызов в суд (для чего потребовалось мое личное присутствие), а другой — чтобы вместе с поверенным присутствовать на суде в день, назначенный для слушания дела. Ответчик на суд не явился; и тогда судья объявил, что будет разбирать дело в его отсутствие. Затем я испытал неведомое мне ранее волнение: меня вызвали в качестве свидетеля и привели к присяге, после чего весьма суровый судебный секретарь подверг меня перекрестному допросу, видно, полагая, что стоит меня как следует припугнуть, как он тотчас уличит меня во лжи! Мне пришлось прочитать судье небольшую лекцию о цинкографии, и он, бедняга, заявил, что это столь сложно, что ему придется отложить слушание на неделю. Однако на этот раз, чтобы обеспечить присутствие неуловимого ответчика, он выдал ордер на его арест, и судебный пристав получил приказ задержать его и поместить в тюрьму накануне слушания дела. Узнав об этом, наш беглец и вправду перепугался и, не дожидаясь рокового дня, тотчас представил четырнадцать негативов (клише он так и не сделал). Я обрадовался, получив негативы, хотя мне и пришлось вторично оплатить четырнадцать клише, и взял назад свой иск.
Четырнадцать клише были быстро изготовлены и переданы в типографию; всё наконец уладилось, и я полон надежды, что книга скоро будет завершена и к концу месяца я смогу послать Вам специально заказанный экземпляр (в белом кожаном переплете — если Вы не предпочтете другого).
Всегда, уверяю Вас,
Искренне Ваш
Ч. Л. Доджеон». Двадцать второго декабря 1886 года факсимильное издание рукописи, подаренной Алисе Лидделл 22 года назад, вышло в издательстве Макмиллана. Кэрролл предпослал ему предисловие, в котором привел строку из старинной песенки «Отгадай загадку, Как и Почему» и рассказал о том, как и почему он решил сделать свою рукопись достоянием публики:
«На вопрос “Как?” я в известном смысле ответил в стихотворении, предпосланном “Алисе в Стране чудес”… А “Почему?” нельзя, да и не нужно, выражать словами. Те, для кого душа ребенка — тайна за семью печатями, кто не видит в улыбке ребенка ничего божественного, стали бы напрасно вникать в эти слова; меж тем как тому, кто когда-либо любил реального ребенка, слова не нужны. Ему знаком тот трепет, который охватывает всякого человека, оказавшегося в присутствии души, только что вышедшей из рук ГОСПОДА, души, не омраченной тенью греха, которая несет лишь отдаленный и едва заметный окоем печали».
Льюис Кэрролл, викторианский последователь автора «Песен невинности», поклонник старых и новых романтиков, видит в улыбке ребенка ту чистую, всеобъемлющую и бескорыстную любовь, которая присуща только детям. Впрочем, пишет он, тот, кто «сумеет вложить все свои силы в некий замысел, не думая об ином вознаграждении, кроме тихих слов благодарности и воздушного поцелуя, посланного ему чистыми устами детей, возможно, слегка приблизится к ним». Кэрролл, регулярно посылавший свои книги в детские больницы и приюты (речь, конечно, идет о детях неимущих), делал это, по его собственным словам, «всегда с радостью». Он цитирует письмо одной из дам-патронесс такой больницы, которая рассказывает ему, как дети слушают присланные им сказки (к тому времени вышла уже и «Алиса в Зазеркалье») и молятся за него, и обещает написать обреченной девочке Минни, которая мечтает получить от него письмо — только пусть оно будет адресовано не «Каждому ребенку, который любит Алису» (такие письма Кэрролл посылал на Пасху), а лично ей. Современному читателю всё это, верно, покажется слишком сентиментальным (нас долго и жестко отучали от сочувствия другим), однако такое выражение чувств было присуще викторианцам, и Кэрролл, обладатель глубокой веры и доброй души, несомненно, писал это от всего сердца.
