Байрон видит меня и бледнеет. Потом указывает на свой офис.
— Ты! Сюда!
Я прохожу к новому стулу из старой кожи. Байрон захлопывает дверь.
— Где ты была?
— В Балзаме.
— Эмили, ты ушла от Тито Конти, величайшего дизайнера Италии… Ты понимаешь, какая это ошибка? Огромная ошибка, огромная! От которой ты можешь не оправиться в течение всей карьеры. А потом взяла и поехала домой?!
— Я ухожу из моделей, — ровным голосом говорю я. — Я бросаю работу.
Долгое время Байрон просто смотрит на меня. Потом подходит и приподнимает прядь волос.
— У тебя концы чуть посеклись, хорошо бы подстричь.
— Э-э, спасибо.
Я приглаживаю волосы.
Он хватает меня за руку.
— Ты грызла ногти?
Я сжимаю руку в кулак.
— Угу.
Он берет меня за подбородок.
— У тебя отек? Личико немного одутловатое…
— Байрон! — Я отставляю стул назад. — Ты меня не слышал? Я ухожу — я покончила с этой работой. Все! Я пришла, чтобы это тебе сказать!
— Понятно…
Байрон заходит за стол, садится и принимается рассматривать манжету своих брюк. Стоит прохладный октябрьский день, и он выглядит соответственно: разные оттенки золота, включая новое мелирование, которое сверкает в лучах закатного солнца. Я словно разговариваю с «Оскаром».
— Значит, ты не хочешь узнать о том, что никто на тебя не разозлился, потому что я об этом позаботился, — продолжает он, — или что теперь тебя ждет самая крупная работа в жизни, верно?
Несколько секунд мы в патовой ситуации — притворное равнодушие против притворного безразличия. Уф-ф.
— Какая работа?
Он показывает мне концептуальный рисунок. Там написано: «Менаж Колонь» — удовольствие надо разделять». Изображен полуголый мужчина с двумя длинноволосыми искусительницами в коротеньких шелковых комбинашках. Лицом к объективу только одна.
— Это следующие духи «Голтье» после «Ле маль», — объясняет Байрон. — Компания придает им очень большое значение благодаря научной компоненте. Они якобы меняют твои феромоны, чтобы они привлекали его феромоны, а его феромоны — чтобы они привлекали твои феромоны, что-то в этом роде, — объясняет он. — В общем, этот аромат делали семь лет. Семь! Это же возраст брака! И теперь он готов и будет продаваться по всему миру. Нет нужды говорить, что «Голтье» ожидают большого резонанса. А это значит — огромный бюджет на рекламу и правильная девушка. Деньги у них есть. Девушку ищут уже несколько месяцев, как они сказали, а с недавних пор снова и снова им приходит на ум одно имя: Эмили Вудс.
— Эмили Вудс… — медленно повторяю я, словно оно мне незнакомо.
— Да, милая, ты! Они решили, что ты идеально подходишь.
— Дай угадать: моя сцена в ванне.
Байрон хлопает в ладоши:
— Умничка! Да, видео Тома Бреннера было одним из главных источников их вдохновения!
Прекрасно. Вот мое наследие: как я ласкала Фонью. Я бросаю лист на стол.
— Значит, Фонья там тоже будет.
— Нет, нет! Фонья связана контрактом с «Де Сад: измучь его чувства». Классный аромат, кстати. А эта реклама посвящена тебе! Ты: анфас, в полный рост! На вторую роль найдут другую девушку, кого-нибудь подешевле!
Я снова рассматриваю рекламу.
— Теперь самое важное: пятьдесят тысяч за съемки и еще пятьдесят, если они используют пленку — американские законы, вот так вот. На иностранных рынках должны быть такие же. Конечно, ты будешь появляться во внутримагазинной рекламе. Будет много разной одежды, и, конечно, ты будешь во всех показах, и массового производства, и «от кутюр», то есть будет много поездок в Париж.
На секунду я представляю, как я дефилирую по парижским бульварам в дизайнерских шмотках, но потом вспоминаю про деньги: уйма денег! Пятьдесят, сотня, три сотни тысяч долларов, которые лежат на земле грудой, как осенние листья. Этого хватит, чтобы покрыть остаток обучения… и аспирантуру… и внести первый взнос за квартиру. И эта работа поможет мне получить другие солидные заказы — много, много солидных заказов.
— Когда съемки?
Байрон выдыхает.
— Ну, посмотрим… Они пока доделывают упаковку. Хотят, чтобы на бутылке было три фигуры, но с первой попытки получилось трехголовое чудище, и им пришлось вернуться к стадии концепта. Думаю, в январе.
— И сколько девушек заказано на это место?
— Отсюда — ни одной. Все откуда-то из других мест. Я думаю, эта кампания для тебя — легкая добыча, Эм, правда. Но на всякий случай я бы посоветовал тебе сбросить пару фунтов.
Я киваю. Дома я, пожалуй, чуть набрала.
— Могу сбросить пять.
— Пять? Десять.
— Десять?
— Ну, двенадцать.
— Двенадцать?!
— А что «двенадцать?!»? — кричит Байрон. — Ты уже сбросила однажды двенадцать!
— Да, когда я весила на двенадцать фунтов больше! — парирую я. — Байрон, чтобы мне сбросить двенадцать фунтов, надо отрубить руку!
— Все так говорят! Послушай, Эм, в моде худоба, худоба и еще раз худоба, а возможность у тебя шикарная!
— Как печально, что я ее упущу.
Байрон поднимается.
— Эмили Вудс, тебе сделали самый крупный заказ в жизни — не говори мне, что вот так возьмешь и отвернешься! Послушай: я скажу «Голтье», что твоя мать все еще расстроена и ты нужна дома, это даст нам еще две недели, а ты пока сбрось сколько сможешь — десять, двенадцать, четырнадцать фунтов, — как получится. Я на тебя не давлю!
— Почему моя мать еще расстроена?
Байрон выглядит озадаченным.
— А я откуда знаю?
Господи…
— Нет, ты только что…
— А! Я сказал всем, что твой отец умер от передозировки. В общем…
— Ты всем сказал, что мой отец умер от передозировки наркотиков?!
— Да! Разве не оригинально? Новое звучание старой темы, решил я. — Байрон хихикает. — И вполне правдоподобное, если вспомнить твоего отца.
Пауза. Возможно, когда-то я и упоминала, что мой отец питает слабость к травке, но…
— Байрон! Мой отец иногда курит марихуану! Он не колется!
— Ну и что? Большинству это неизвестно! Не волнуйся, Эм, они проглотили крючок вместе с наживкой! Тебе даже прислали несколько букетов, правда, ничего особенного…
— ЗАЧЕМ ТЫ ВРАЛ О ТОМ, ЧТО МОЙ ОТЕЦ УМЕР ОТ ПЕРЕДОЗИРОВКИ?
Винтажное агентство «Шик» затихает. Байрон качает головой.
— Эмили, дорогая, ты не понимаешь главного. Ты ушла с четырех показов и фактически послала Тито Конти, но я все исправил! Никто на тебя не злится! Напротив, сейчас ты главная претендентка на участие в крупнейшей рекламной кампании духов десятилетия, так что не надо придираться, ладно?!
