Пока никаких окон. Остальные ребята из ООД разошлись по своим делам, остались только Пат, Кон и я. Еще пара проходов – и мы уже подходили к стеклянным дверям, ведущим на парковку. Кон ненавязчиво пристроился ко мне, я взяла его под руку и притворилась, что опираюсь на него. Притвориться было очень просто, так же просто, как разреветься в кабинете Богини.
Пат снова окинул взглядом нашу парочку, и я поняла, что ему стоило больших усилий сдерживаться. Ему до смерти хотелось сейчас поставить Кона на место и узнать, таким образом, что это за место. Он хотел этого как офицер ООД (относительно) высокого ранга, хотел этого как мой друг, как человек, взявший на себя роль моего защитника и одновременно надсмотрщика. Может, он даже хотел этого ради Мэла, насчет которого по крайней мере был уверен, что тот – обычный человек; даже несмотря на то, что моя личная жизнь – это, откровенно говоря, не его дело. Еще у него, вероятно, были подозрения по поводу того, не является ли Кон каким-нибудь полукровкой – что было, в сущности, небезосновательно. Но по некоторым признакам – по взглядам, по грубоватым перепалкам у нас в кофейне и в байкерских барах, куда мы иногда захаживали с Мэлом, я распознала в этом немолодом и (сравнительно) респектабельном агенте ООД скрытое желание… У меня возникло неуместное желание засмеяться – но мы уже распахнули створки дверей и вышли прямо в утро.
Солнце еще только поднималось из-за горизонта, но его лучи на моем лице показались мне самым прекрасным из того, что я когда-либо переживала. Я не смогла удержаться: остановилась и запрокинула голову. Кон, конечно, тоже остановился.
– Свет для Светлячка, – мягко сказал Пат. – Я пошел за машиной, – и он ушел, проводя руками по голове, словно снимал лавровый венок несбывшейся победы надо мной.
Я не ощутила ответного порыва от Кона: Мэл тоже никогда меня не ревновал, а у Кона и подавно не могло быть таких чувств. Не то чтобы вампиры никогда не выясняли отношения между собой – мы ведь совсем недавно пережили такое выяснение, и причем нехилое. Смеяться быстро расхотелось.
Я положила руку Кона себе на талию, чтобы можно было протянуть к солнцу обе руки, как будто эти двадцать дюймов от плеч до кончиков пальцев могли усилить целительные свойства солнечного света. Мне было все равно. Я тянулась к солнцу, подставляла ему свои ладони, пока не подъехала машина Пата. Кон аккуратно усадил меня на заднее сиденье и сам нырнул следом.
Я положила голову на плечо Кона и притворилась, что заснула; таким образом можно было избежать беседы, и Пат в самом деле молчал. На этот раз я действительно притворялась: заснуть я не могла, по крайней мере пока, даже пытаться было страшновато. Даже держать глаза закрытыми стоило усилий, но я жадно вслушивалась в обычные звуки городского утра, улавливала запах бензиновых выхлопов и запах кофе из только-только открывшихся бистро, чувствовала на себе руку Кона. Его жесткие волосы покалывали мою щеку – и мне удалось отогнать видения минувшей ночи, чтобы воображение снова и снова не рисовало мне их, стоит только закрыть глаза.
Запах кофе – который пересиливал даже наш запах – напомнил мне о кофейне, и я непоследовательно (что является обычным последствием психической травмы) подумала: как хорошо, что я не умерла, ведь я так и не записала тот рецепт для Паули.
Мне показалось, что мы ехали долго, хотя это было не так: час пик еще не начался, да и тачка была ничего. «Заполните бумаги, как только сможете», – вот и все, что сказал Пат, когда мы вышли из машины.
– Спасибо, – сказала я.
– Спасибо вам, – сказал Кон.
Снова его взгляд упал на меня, на Кона, затем на нас двоих вместе.
– Да ладно, – сказал Пат и уехал.
Я не брала с собой ключи от дома, таким образом мне удалось их не потерять. Один ключ я достала из-под цветочного горшка, второй – из трещины в дощатом полу под порогом, приглядывая одним глазом за своими руками, как будто они могли восстать против меня и попытаться вырвать мое собственное сердце.
Кон шел за мной по ступенькам. Мое жилище было все в розах. А я-то о них забыла. Ни одна не раскрылась больше чем наполовину. Это казалось чудом: я купила их два дня назад, а казалось, что прошли века. Я думала, что умру. А завтра я пойду на работу. Булочки с корицей. Розы. Они были из другого мира. Из мира людей. Я снова посмотрела на свои руки. Руки, которые зарабатывали себе на жизнь, делая еду для людей. Вряд ли есть другое занятие, где так нужны чистые руки, как затворение теста.
В обереге, обвивающем перила балкона на всю длину, посередине зияла большая обугленная дыра. Вероятно, прошлой ночью мы перешли в не-пространство именно в этом месте. Бедняга, с ним случилось то же, что и с тем автомехаником, к которому привели хромого слона: «Подождите, разве я сказал, что имел дело со всеми видами транспорта?» Это был хороший оберег: он выдержал даже мой уход под дымовой завесой, когда я отправилась искать Кона. Потом разберусь, подлежит ли он починке, или ему пришел конец.
Я оставила Кона в тени, а сама снова вышла на свет, держа руки перед собой, как будто приносила их в жертву или отвергала. Кон подошел поближе, но остановился на краю тени.
– С твоими руками все в порядке, – сказал он.
Я покачала головой и уронила руки ладонями вверх на перила. На перилах виднелись следы от огня. Неподвижные руки казались мертвыми.
– Расскажи, в чем дело, – попросил он.
– Мне пришлось… прикоснуться к нему, – тихо сказала я. – Я хотела обойтись без этого, но он был слишком силен. Он побеждал. Я погрузила руки… Я прикоснулась к нему. К Бо.
Как только я это сказала, все события прошедшей ночи, которые я хотела забыть, навалились на меня с новой силой, буквально прорвались в мой разум. Я почувствовала, что снопа распадаюсь на части. Глядя в глаза Богини, я знала, что нужно делать, по крайней мере в тот момент. Но сейчас, когда непосредственная угроза не требовала мобилизовать все силы… меня затрясло, даже при дневном свете. Яркий, но холодный свет осеннего солнца, в ожидании зимы, с ее более короткими и более холодными днями, прежде чем снова вернется летнее тепло. Осеннее солнце вряд ли излечит мои руки. Или раскрывшуюся рану на груди. Пока все мое тело было буквально покрыто коркой запекшейся крови, осматривать рану не имело смысла.
– Светлячок, – мягко сказал Кон, – у него не было сил ранить тебя физически. У него не было таких сил уже на протяжении многих лет. Его сила заключалась в его воле, плюс физическая сила тех, кого он этой воле подчинил. Если его твари – его орудия – не ранили тебя, значит, и он не мог.
Мне хотелось сказать, что он смог меня ранить, и его твари смогли — они заставили меня узнать, что я умею. Я бы никогда не одолела Бо, если бы перед этим не справилась с его приспешниками.
– Он чуть не убил меня! – сказала я в конце концов. Громко, но с надрывом в голосе. Эти слова даже близко не отражали того, что тогда произошло. Просто смерть казалась тогда небольшой неприятностью, словно будильник не сработал или мотор не хотел заводиться. Может быть, я просто слишком долго общалась с вампирами.
