И сквозь эту глину сочилась чистая, как слеза, вода!
Недолго думая, я ударил в щель острым концом лома как копьем. Бить было неудобно, но лом сразу ушел довольно глубоко, и я увидел, как по нему тонкой струйкой побежала вода. Еще один удар, и вода брызнула мне в лицо. Оставив лом, я выхватил из-за пояса молоток, которым работал раньше, и начал острым концом расчищать щель, собираясь убрать закупорившую ее глину.
Как выяснилось мгновение спустя, это была не самая удачная идея. Трещину в скале закрывала не глина, а довольно крупный камень, размером с шар для боулинга, который засел в ней, точно пробка в бутылочном горлышке. Глина и мелкий щебень только удерживали этот камень в дыре, как раствор удерживает кирпич в стене. Орудуя ломом, я пробил глину, расшатал камень, и теперь одного-двух движений молотка оказалось достаточно, чтобы он вылетел из своего гнезда, едва не попав мне в лицо. В следующее мгновение из стены ударила мощная струя воды, которая с силой толкнула меня в грудь, отшвырнув к противоположной стене. Не устояв на ногах, я упал назад и так крепко ударился затылком, что у меня потемнело в глазах. Лишь чудом я не выпустил из рук молотка. Когда же я наконец, несколько пришел в себя, то обнаружил, что сижу в ледяной воде, которая уже подбирается к моему горлу.
Вскочив на ноги, я нащупал спусковую веревку и сильно потянул. Еще полторы или две секунды, показавшиеся мне вечностью, ничего не происходило, потом веревка резко натянулась, и я почувствовал, что начал подниматься. Не успел я, однако, перевести дух, как последовал резкий рывок, и подъем остановился.
Уцепившись за веревку, я посмотрел вниз. Я висел над водой, едва не задевая ее ногами. Пауло продолжал тянуть меня наверх, но какая-то сила удерживала меня в колодце. Не прошло и нескольких минут, как вода поднялась мне до пояса, потом – до подмышек и наконец стала заливаться в ноздри и в рот. Буквально за мгновение до этого я понял, что ремень, которым были привязаны к моей «упряжи» инструменты, туго натянут. Что-то – должно быть, лом – повернулось поперек шахты и застряло, а освободиться я не мог. Для этого мне нужно было бы снова опуститься на дно, но сигнал, который я подал Пауло, означал срочный подъем, поэтому он продолжал тянуть изо всех сил, натягивая веревку и лишая меня возможности повторно просигналить ему коротким рывком, означавшим спуск.
Пока я корчился в своей «упряжи», пытаясь что-то предпринять, вода поднялась еще выше, и у меня мелькнула мысль, что я вполне могу захлебнуться, утонуть в этой черной шахте, а мой труп всплывет на поверхность лишь много времени спустя, когда перегниет или оборвется ремень, привязанный к удерживающему меня железному стержню. Сама по себе подобная мысль была достаточно страшной, но страха я почему-то не испытывал. Точнее, страх не был основным чувством, которое я испытывал. Тонуть мне, разумеется, не хотелось, однако в глубине моей души жила уверенность, что если мне суждено умереть, то это будет только справедливо. Сам я мог бы не задумываясь назвать несколько причин, по которым я заслуживал подобной участи, и ни один человек, хоть сколько-нибудь знакомый с историей моей жизни, не стал бы со мной спорить. Я никогда не был, что называется, «хорошим человеком» и не принес в мир никакого добра. Вспоминая свое прошлое, я видел больше горя, чем улыбок, больше злобы, чем веселья, но главным моим грехом все же оставалось безразличие. Даже сейчас, в эти последние – я не сомневался в этом – секунды собственной жизни, я был абсолютно равнодушен к тому факту, что совсем скоро меня не станет.
А это служило лишь еще одним доказательством того, что во мне что-то разладилось.
Вода, в которую я неуклонно погружался, была ледяной: пронизывающий холод сковал мои члены, поэтому все мои попытки освободиться были довольно вялыми. С каждой секундой я все больше слабел, замерзал, задыхался, но мне было наплевать. Единственное, что меня печалило, – это то, что моя смерть принесет Лине новую боль: у меня были отличные шансы не только пополнить собой печальный список из трех с лишним тысяч человек, распрощавшихся с жизнью на склонах горы, но и стать третьим в ее жизни человеком, погибшим в этом колодце.
Я умру, и в долине Валья-Крусес появится еще один крест, который пронзит ее сердце, точно раскаленная игла.
Мысль о Лине неожиданно заставила меня встрепенуться, сбросить предсмертное оцепенение, грозившее сковать мои разум и сердце. К собственной смерти я был равнодушен, но Лине я определенно не хотел причинить зла и поэтому забарахтался в воде с новой силой. В какой-то момент я широко раскинул руки и уперся ими в стенки колодца, стараясь остановить подъем, но сила, которая тянула меня наверх, вдруг возросла – похоже, на помощь к Пауло и Сэлу пришли новые люди. К счастью, в какой-то момент веревка надо мной вдруг ослабла – всего на мгновение, но этого хватило, чтобы я опустился вниз дюймов на пять-десять и почувствовал под ногой лом, вставший поперек шахты. С силой отчаяния я лягнул его, словно стрелку гигантских курантов, отсчитывавших мои последние минуты. И хотя веревка снова потянула меня вверх, я успел нанести по лому еще один удар.
Не знаю, что произошло внизу, под водой. Возможно, это было чудо, но лом вдруг поддался под моей ногой и встал вертикально. В ту же секунду веревка натянулась с невероятной силой. Миг – и я оказался над водой. Веревку наверху держало, наверное, уже не меньше десятка рук, и я словно ракета несся к поверхности. Помочь я ничем не мог. Перед глазами у меня потемнело, и я успел только прижать руки к бокам, чтобы не мешать поднимавшим меня людям.
Перед тем как сознание окончательно меня покинуло, я почему-то вспомнил о том, как поставил личный рекорд в беге на милю. Дело было поздно вечером, и на беговой дорожке университетского стадиона я был один. На соревнованиях я уже дважды показывал 4:07, но четыре минуты оставались для меня непреодолимым барьером. Сегодняшняя тренировка меня тоже ничем не порадовала – результат оказался еще хуже, и я решил испытать судьбу в последний раз. Покрепче завязав шнурки шиповок, я занял позицию на линии и стартовал, одновременно нажав на кнопку секундомера. Первые три круга дались мне нелегко, но по сравнению с четвертым это была сущая ерунда. Когда ярдов за сто пятьдесят до финиша я выходил из последнего поворота, свет прожекторов у меня перед глазами померк, а пространство впереди странно сузилось, превратившись в подобие узкого тоннеля. Кажется, последние ярдов двадцать я преодолел в полубессознательном состоянии. Когда под ногами появилась белая черта финиша, я упал на дорожку и только после этого остановил секундомер. Лишь несколько минут спустя, немного отдышавшись и придя в себя, я посмотрел на циферблат и увидел на нем цифры: 3:58.
Помню, как я встал шатаясь и еще раз поглядел на циферблат, а потом нажал кнопку «Сброс». Я добился того, о чем давно мечтал, и это было единственным, что имело значение.
Должно быть, когда вода захлестнула меня с головой и мои легкие буквально пылали, отчаянно требуя кислорода, я вспомнил тот давний день, свои тогдашние ощущения. Это воспоминание было на редкость приятным, с таким не страшно было и покинуть этот мир. Именно поэтому, когда свет перед моими глазами померк, а стены колодца начали угрожающе смыкаться, я даже не попытался сражаться с подступающим обмороком – или со смертью. Пусть приходит, подумалось мне. Я и так боролся достаточно долго.
