Барт вошел в библиотеку и бережно опустил мою мать в кожаное кресло. Он резко скомандовал мне:
— Кэти, закрой, пожалуйста, за собой дверь.
Только сейчас я увидела, что в библиотеке был еще один человек. В кресле-каталке, которым когда-то пользовался мой дед, сидела бабка! Это было то самое кресло: оно делалось на заказ и сильно отличалось от стандартных кресел такого типа. Поверх больничной блузы на ней был серо-голубой халат, а ноги были закрыты пледом. Кресло стояло возле камина, так что ее согревало гудящее пламя очага. Когда она повернулась ко мне, ее лысый череп блеснул. Серые металлические глаза злобно сверкнули.
С ней в комнате была сиделка. Я не успела разглядеть ее лица.
— Миссис Мэллори, — сказал Барт, — не выйдите ли вы из комнаты, а миссис Фоксворт пусть пока останется здесь. —Это была не просьба, а приказ.
— Да, сэр, — сказала сиделка, быстро поднялась и поспешно вышла. — Вы просто позвоните мне, сэр, когда миссис Фоксворт захочет лечь в постель,
— сказала она уже в дверях и исчезла.
Барт вышагивал по комнате, и было видно, что он на грани взрыва, причем теперь его гнев был направлен не только на меня, но и на его жену.
— Ну ладно, — сказал он, едва сиделка вышла, — давайте покончим с этим — раз и навсегда. Коррин, я всегда подозревал, что у тебя есть какая-то тайна, очень большая тайна. Мне много раз начинало казаться, что ты на самом деле не любишь меня, но мне и в голову никогда не приходило, что ты прячешь на чердаке четверых детей. Почему? Почему ты не пришла ко мне и не рассказала мне правду? — Последние слова он уже прорычал, от его самообладания не осталось и следа. — Как ты могла быть столь бессердечной эгоисткой, что с такой жестокостью посадила под замок четверых своих детей, а затем еще и пыталась отравить их мышьяком?
Моя мать безвольно поникла в своем кожаном кресле и закрыла глаза. Она казалась совершенно безжизненной, когда раздался ее вялый голос:
— Значит, ты собираешься поверить ей, а не мне. Ты ведь знаешь, я никогда не могла бы никого отравить, какие бы блага мне за это ни сулили. И ты знаешь, что у меня нет никаких детей!
Я была ошеломлена тем, что Барт все-таки поверил мне, а не ей; потом я подумала, что он на самом деле не поверил и мне, просто прибегнул к своим адвокатским приемчикам, чтобы выбить ее из колеи, а затем, возможно, докопаться и до правды. Но это не пройдет, во всяком случае с ней. Она слишком много лет тренировалась во лжи, чтобы ее можно было так легко сбить с толку.
Я сделала шаг вперед, чтобы взглянуть на нее в упор. Потом я заговорила, как можно более жестко:
— Почему ты ничего не рассказываешь Барту о Кори, мамуля? Давай, расскажи, как вы вдвоем с твоей матерью заявились среди ночи, завернули его в зеленое одеяло и сказали нам, что везете его в больницу. Расскажи ему, как ты вернулась на следующий день и сообщила нам, что Кори умер от пневмонии. Ложь! Все ложь! Крис прошмыгнул вниз и услыхал, как дворецкий, Джон Эймос Джексон, рассказывал горничной, что бабка носит на чердак мышьяк, чтобы извести мышат. Мышата — это были мы, это мы ели эти пончики, обсыпанные сахарной пудрой! И мы установили, что эти пончики действительно отравлены. Помнишь, у Кори была мышка, которую ты как будто и не замечала? Этому мышонку дали маленький кусочек пончика, и он издох! А теперь можешь сидеть, плакать и отрекаться от меня, и от Криса, и от Кори с Кэрри!
— Я вижу вас впервые в жизни, — сказала она с нажимом, выпрямляясь и глядя мне прямо в глаза, — за исключением того случая, когда я была на балетном спектакле в Нью-Йорке.
Барт прищурился, обдумывая то, что сказала она, а следом — я. Потом он опять посмотрел на жену, и на этот раз его глаза стали еще уже и проницательнее.
— Кэти, — сказал он, продолжая глядеть на нее, — ты делаешь очень серьезные обвинения в адрес моей жены. Ты обвиняешь ее в убийстве, преднамеренном убийстве. Если твоя правота будет доказана, ее ждет суд присяжных, ты этого добиваешься?
— Я хочу справедливости, только и всего. Нет, я не хочу, чтобы ее посадили в тюрьму или на электрический стул, если он, конечно, еще существует в этом штате.
— Она лжет, — прошептала моя мать, — лжет, лжет, лжет.
К обвинениям такого рода я была готова и потому спокойно достала из своей сумочки копии четырех свидетельств о рождении. Я протянула их Барту, он поднес их к лампе и стал внимательно изучать. Я улыбнулась матери — жестокой, но полной удовлетворения улыбкой.
— Дорогая мама, ты была так глупа, что зашила эти метрики в подкладку нашего старого чемодана. Без них у меня не было бы никаких доказательств, чтобы предъявить твоему мужу, и он, несомненно, поверил бы тебе: ведь я актриса и привыкла ставить шикарные шоу. Как жаль, что он не знает, какая актриса пропала в тебе! Ты можешь ежиться, мамуля, но у меня есть доказательства!
Я дико расхохоталась, но тут же у меня подступили слезы, ибо в ее глазах я заметила мокрый блеск. Да, когда-то я так любила ее, да и сейчас при всей ненависти и враждебности я переживала за нее: слабенький огонек врожденной привязанности продолжал теплиться, мне было больно, так больно заставлять ее плакать. И все же она заслужила это, заслужила, заслужила — продолжала я твердить себе.
— Еще знаешь, мамуля, Кэрри ведь мне рассказала, как она столкнулась с тобой на улице, а ты сделала вид, что не знаешь ее; вскоре после этого она заболела и умерла: значит, это ты погубила ее! И если бы не эти метрики, ты могла бы избежать всякого возмездия, ибо тот суд в Гладстоне, Пенсильвания, сгорел десять лет назад! Видишь, как позаботилась о тебе судьба, мама? Но ты никогда не могла ничего довести до конца. Почему ты не уничтожила эти бумаги? Зачем ты их сохранила?.. Это была твоя большая ошибка, дорогая любящая мамочка — оставить такие доказательства, но ты ведь всегда была беспечна, всегда бездумна, всегда и во всем слишком экстравагантна. Ты думала, что, после того, как ты изведешь своих четверых детей, ты сможешь родить еще, так ведь?
— Кэти, сядь и дай мне разобраться с этим! — приказал Барт. — Моя жена только что перенесла операцию, и я не позволю подрывать ее здоровье. Сядь сейчас же, а не то я тебя усажу!
Я села.
Он взглянул на мою мать, затем на ее мать.
— Коррин, если я когда-либо для тебя что-то значил, если ты любила меня хоть самую малость — скажи, есть ли в словах этой женщины хотя бы доля правды? Правда ли, что она твоя дочь?
Очень тихо моя мать сказала:
— …Да.
Я вздохнула. Мне показалось, что весь дом вздохнул, и вместе с ним Барт. Я подняла глаза и увидела, что бабушка смотрит на меня как-то очень странно.
— Да, — продолжила мать безжизненным голосом, не отрываясь глядя на Барта. — Я не могла сказать тебе раньше, Барт. Я хотела сказать тебе, но боялась, что ты не захочешь меня с четырьмя детьми и без денег, а я так любила тебя и хотела, чтобы ты был со мной. Я голову сломала, придумывая какой-нибудь выход, так чтобы и ты был со мной, и мои дети, и деньги. — Она совершенно выпрямилась и высоко подняла голову. — И я нашла решение! Нашла! Мне потребовались на это долгие недели и месяцы, но в конце концов я нашла выход!
