Обе дамы вздрагивают, хватаются за носы и не понимают. Он улыбается:
— Нет, нет. Что это такое, чего у неё не было на носу?
— A-a! Очки?
— Да нет.
— Пенсне?
— Ну да, пенсне! Он просил её, чтобы она всегда носила пенсне, но она этого не хотела. Она носила его на шнурке.
Марна улыбнулась:
— Ох, а я-то испугалась, что у меня что-нибудь на носу.
Фру Юлия тоже не могла удержаться, чтобы не улыбнуться:
— Я чуть было не подбежала к зеркалу!
— Я так глупо говорю, — сказал лорд.
Вовсе нет, наоборот, он настоящее чудо, и обе дамы не могли себе представить, как это он успел научиться норвежскому в течение двух-трех месяцев, проведённых им в Финмаркене.
— Но это вовсе и не так, — сказал лорд, — вовсе не так!
И тут обнаружил, что он двенадцать лет своего детства привёл в Дурбане, где постоянно бывал на норвежских пароходах и с утра до вечера говорил по-норвежски. Нет, в Финмаркене ему пришлось только возобновить свой норвежский язык из Дурбана. И всё-таки он не знал теперь даже половины того, что знал раньше. И, если хорошенько подумать об этом, то он не чудо.
Но дамы всё же находили удивительным, что он столько может сказать.
— Вчера на острове, когда я говорил с Марной, я ведь, ничего не мог сказать. Разве нет?
Марна медленно покраснела.
Но может быть, ему разрешат приехать ещё раз зимой: и ещё немного подучиться?
— Будете желанным гостем, — сказала фру Юлия и пожала ему руку.
Лорд был теперь такой простой и интересный, походил на приморского дурбанского юношу, без английских фокусов, не упоминал о куропатках, сидел с ними в рубашке, в которой, спал, с галстуком, съехавшим набок.
Марне пришло в голову спросить:
— Вы не пойдёте на охоту сегодня?
— После обеда пойду. Для этого я и приехал сюда. Но старика не следует будить, чтобы отвезти меня...
Неужели не надо беспокоить старого Августа и не будить его до самого после обеда? Он был уже на ногах, и кто знал, ложился ли он? Сейчас он сколачивал что-то в коптильне, прилаживал новую половицу возле самой двери. Жизнь должна была идти своим чередом, хотя кто-то и умер. Старая половица отжила свой век, износилась и скрипела, когда на неё наступали, надо заменить на будущий год пол будет, как новый. Август был человек вдумчивый, он решил уничтожить этот скрип.
Потом он пошёл в город и, как всегда, заглянул на пристань. Наконец-то прибыл мотор для яхты «Сория»! Ну да, привезли сегодня утром, как он и думал, с пароходом, идущим на север. Мотор, тролль этакий, стоил денег, — на одни телеграммы израсходована порядочная сумма, — но зато теперь он был здесь, крепкий и громадный, весь из стали, — слонёнок с изящным колёсиками внутри. Оставалось только поставить его на лодку; но сегодня была пятница, а завтра Михайлов день, когда нужно будет перегнать овец. В понедельник он поставит мотор; интересная работа, — он справится, бояться нечего.
Август разыскивает брезент и накрывает им мотор, потом прикручивает брезент канатом, чтобы не мог каждый, кому вздумается, трогать его руками. То-то удивится шкипер Ольсен, когда яхта поплывёт без парусов и без ветра. Консул скажет: «Да, вы человек с идеями, На-все-руки!» А Август ответит ему от всей души: «Если вы услышите, что где-нибудь появилась сельдь, яхту можете послать туда в любой день и час!
На улице он встречается с торговцем, с тем самым, с которым играл весной в карты. У торговца, как всегда, крупный счёт, который он не может оплатить, а жена и дети до такой степени обносились, что не могут выйти. Не согласится ли Август помочь ему ещё раз?
Август криво улыбается.
— Только один раз, да наградит вас господь!
— Сегодня я не был ещё в банке, — говорит Август и проходит мимо.
— Неужели мы никогда больше не сыграем вечерком в карты? — пристаёт торговец.
Ах, как давно, давно это было! Кажется, что-то было с русской библией и обручальным кольцом. С тех пор судьба ему улыбнулась, пришли деньги из Полена, появился белый галстук и котелок, и появились овцы, тысяча овец! Август заходит в сегельфосскую лавку.
Торговец шагает за ним.
В лавке много народа: Гендрик, которому нечего делать, так как лорд пойдёт на охоту только после обеда; Гина и Карел из Рутена, они покупают разноцветную пряжу. Две-три женщины с завистью глядят на эту покупку, льстят и говорят, что такие цвета созданы самим богом. И зачем только Гине всё это великолепие? Что это она придумала?
— Да вот, — говорит Гина, — хочу немножечко поткать. Уж не знаю, что выйдет?
— Да уж ясно, тканьё выйдет на славу!
— Я совсем осталась без юбки, — говорит Гина. — Да и потом совестно каждый раз, как не хватает корма, занимать юбку, чтобы носить в ней сено. И кроме того, малышам нужна одежда, чтобы было чем прикрыться, когда они идут в церковь. Вот и приходится мне, несмотря на бедность, садиться за тканьё.
— Какие же вы бедные?! — восклицают женщины. — Ведь вы, насколько мы знаем, игрой и пением в кино заработали огромные деньги. И потом вы спустили воду с луга, и у вас прибавилось земли, теперь корма хватит, по крайней мере, для одной, а то и для двух коров. Нет, вам не следует говорить о бедности и нищете!
Гина ничего не имеет против такого преувеличения и предлагает женщинам внимательней поглядеть на пряжу, даже потрогать её. Женщины сдерживаются, они считают себя недостойными сделать это, но Гина добра к ним и спрашивает у них совета относительно цветов:
— Я придумала так: жёлтый, голубой, красный и зелёный, — как по-вашему?
— Нам ли понять это! Пусть будет хоть вполовину так красиво, и то мы не разберём! — лицемерят женщины и ещё раз вполголоса перечисляют все цвета. Может быть, их взгляду представляется детская картинка, или радуга, или сон.
Затем разговор зашёл о жене почтмейстера.
— Мне ли её не знать! — сказала Гина. — Она приходила один раз к нам и была так ласкова и добра, как божий ангел! И потом мы были вместе с ней в тот вечер в кино, когда я, как вы знаете, пела для всех господ, а Карел играл. Да, тогда мы были вместе, и она весь вечер смеялась на каждую шутку аптекаря. Мы не знали тогда, что с ней случится такая история и что она сойдёт в могилу прежде нас всех.
— Да, так-то бывает! — поддакивает одна из женщин, но она больше всего занята своими собственными делами, и так как она опасается, что зимой ей не хватит корма, то говорит Гине: — Уж мне так стыдно, что придётся просить у тебя юбку, когда ты соткёшь и сошьёшь её. Мне даже перед собой стыдно!
— Я дам тебе юбку, — отвечает Гина. Она испытывает гордость: в первый раз в жизни она может дать взаймы праздничную юбку, чтобы принести в ней сено...
