КГБ внимательно следил не только за процентной нормой в вузах, он через своих представителей во всех без исключений структурах и звеньях советской системы проводил комплексную антиеврейскую политику. В 1971 году созданное двумя годами раньше Пятое главное управление КГБ (идеологическое) пополнилось специальным Еврейским отделом – для запугивания советского еврейства, пресечения публичных протестов против дискриминации и против эскалирующей день ото дня эмиграции. Именно тогда впервые появилось омерзительное слово «отказник», а борьба советских евреев за право выезда приобрела огромные масштабы.
Вопрос этот продолжал волновать самые высокие верха, но выйти за пределы своего примитивного мышления и навсегда въевшихся во все поры стереотипов они не могли. Еврейский вопрос был специально поставлен в повестку дня заседания политбюро 20 марта 1973 года. Непосредственным поводом послужила мировая реакция на безумный указ президиума Верховного Совета от 3 августа 1972 года, обязавший каждого эмигранта вернуть в казну перед отъездом стоимость полученного им бесплатного образования[52]. Для некоторых категорий выезжавших подлежащая выплате сумма достигала восьми – двенадцати годовых зарплат.
Таким путем делалась попытка не допустить утечки мозгов, закрыть шлагбаум для профессионалов высокой квалификации. Брежнев на этом секретнейшем заседании, в своем узком кругу, был предельно откровенен: «Не только академиков, но и специалистов среднего звена не надо отпускать. Зачем нам ссориться с арабами?» Но вместе с тем трезво оценивал ситуацию: «У нас вся политика по еврейскому вопросу основывается на одном Дымшице, вот видите, у нас Дымшиц – заместитель председателя Совмина[53], так что зря говорите, что евреев притесняем. Может быть, нам немножко мозгами пошевелить?»[54]
Брежнев не скрывал, что обеспокоен реакцией не только Конгресса США, но и западных компартий (в частности, меморандумом, присланным главой французской компартии Жоржем Марше) на антиеврейские дискриминационные законы в СССР: «Кинь кость и американским сенаторам, и Марше, и всем остальным, – сказал Брежнев, обращаясь к Андропову. Отпусти 500 второстепенных лиц, а не академиков. Пусть они там всем расскажут, что с них никаких денег не взяли. Добавь к этим старушкам и инвалидам пару инженеров с высшим образованием из пищевой промышленности – пусть едут. Но не с оборонной промышленности. Пускай эти инженеры поедут бесплатно, они там об этом обязательно растрезвонят. Для нас большой выигрыш. Это временный тактический маневр»[55].
Для того чтобы другим ехать вообще не захотелось, Брежнев нашел спасительное решение. Нет, не отмену национальной дискриминации, а нечто гораздо более простое, отвечающее менталитету его ареопага: «Почему не дать евреям маленький театрик на 500 мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. И пусть тетя Соня поет там свадебные песни»[56]. Не стабильный «театрик», а кочующие музыкальные коллективы на идиш вскоре создали, и тети Сони пели там свадебные песни (поют до сих пор), но поток желающих уехать из страны, где евреи стали ощущать себя людьми десятого сорта, не иссякал.
С требованием выпустить их стали все чаще и чаще обращаться представители научной, технической, культурной элиты, составившей основной костяк «отказников». Прогнившей, маразмирующей системе бороться с этим «девятым валом» становилось все труднее, а найти простейший, цивилизованный, демократичный выход из положения – устранить первопричину массового бегства – она не могла. Это с очевидностью вытекает из беспомощной «справки», составленной для Брежнева Пятым главным управлением КГБ от 12 декабря 1976 года: в справке предлагалось разработать новые, более совершенные, меры по «борьбе» с еврейским национальным самосознанием, а не с причинами, вызвавшими его к жизни и обострившими до предела одну из самых больных проблем советской действительности[57].
История создания Еврейского Антифашистского Комитета в 1941 году рассказана выше. Сорок два года спустя та же идея была реанимирована в других условиях, но совсем не с теми задачами, которые стояли тогда перед Сталиным. Его же (первоначальные – не финальные) замыслы конца сороковых годов предстали теперь во всей своей обнаженности, уже без декоративного флера. Как все, что стало делаться после него, но по его же лекалам, – в окарикатуренном виде.
29 марта 1983 года секретариат ЦК (протокол № 101), «по предложению Отдела пропаганды ЦК КПСС и МГБ СССР», создал «Антисионистский комитет советской общественности» (АКСО), выделив для этого огромные деньги и включив сотрудников комитета в свою номенклатуру. Главой (декоративным) комитета был назначен генерал-полковник, дважды Герой Советского Союза – Давид Драгунский (в 1948 году он горячо приветствовал создание Израиля и выражал желание отправиться туда, чтобы сражаться за его свободу и независимость[58]), а реальным руководителем – профессор-юрист Самуил Зивс, кадровый аппаратчик, тесно связанный с Лубянкой. Об этом прямо говорится в «совершенно секретном» постановлении секретариата ЦК, которым руководство АКСО обязывалось «все планы работы разрабатывать совместно с КГБ СССР».
Если перед ЕАК стояла конъюнктурная, временная, но хотя бы внешне благопристойная задача стремиться к контактам и даже к единению с евреями во всем мире, то перед АКСО изначально поставили задачу прямо противоположную. Он должен был не сплачивать, а раскалывать, клеймить, осуждать. Если ЕАК объединил вокруг себя все лучшие силы еврейской советской культуры, то вокруг АКСО вились только мобилизованные Лубянкой подонки – грязная «еврейская» пена, услужливо травившая каждого, кто пытался вырваться из дискриминационных клещей.
Наличие еврейских выродков – шавок, стремящихся перещеголять своими антисемитскими укусами великодержавных хищников, – отнюдь не новость, но в брежневско-андроповскую эпоху это агонизирующее явление измельчало и обнищало.
На этом поприще теперь подвизались уже не зловещий Заславский, не холеный циник Хавинсон, не академики и профессора, а главным образом такие, как графоманствующий драматург Цезарь Солодарь или ничтожный журналист Виктор Магидсон, тексты которых, запестревшие в прессе, отличались визгливой истеричностью в обличении «сионистов», надрывным пафосом, подчеркнуто выраженным «советским патриотизмом» и почти полным отсутствием хоть какого-то позитива по отношению к братьям-евреям.
Забавным штрихом, дополняющим абсурд всей этой «антисионистской» возни, являются этнические корни главного ее воротилы: мать председателя КГБ Юрия Андропова – Евгения Карловна Файнштейн[59] – имела более чем близкое отношение к тем, против кого ведомство ее сына так свирепо сражалось. «Даже дилетант в физиогномике, – напоминает близкий сотрудник Андропова – Вячеслав Кеворков, работавший под крышей корреспондета ТАСС одним из лубянских резидентов в ФРГ и Австрии, – заподозрил бы его в семитском происхождении»[60].
С начала семидесятых годов и до самого прихода к власти Горбачева еврейская тема остается одной из ведущих в советской пропаганде. Теперь евреи уже не обвиняются скопом, все до единого, в сионистском заговоре, но зато все они оказываются потенциальными предателями, способными в любую минуту бросить отечество, которому обязаны всем, и уехать в поисках более богатой жизни: другие мотивы отъезда не берутся в расчет.
