Я встал и поднял меч, чтобы получше рассмотреть его в неровном лунном свете. Оружие казалось живым — каждый фрагмент тонкой серебряной инкрустации, каждый штрих чернения и резьбы, каждая буква надписи светились собственным внутренним светом. Меч я взял в правую руку, а лист бумаги с тчод— в левую. Ножен у меня не было. Я оглянулся вокруг в поисках зеленого камня, но понял, что он мне больше не понадобится.
— Пойдем, — голос отца едва не срывался от возбуждения. — Пойдем со мной. Да. Сейчас. Я хочу рассказать тебе последнюю историю о Мальчике-Цапле. Я расскажу ее тебе по дороге. Быстрее! Быс-тре-е!!!
Он потянулся ко мне, чтобы взять меня за руку, но его рука из дыма просто прошла сквозь мою.
Я последовал за ним, обходя кучи мусора там, где обвалился потолок или вздыбился и разъехался пол. Дом погрузился в молчание: не было слышно ни единого звука, кроме поскрипывания и потрескивания деревянных опор.
В кухне дверцы буфетов оказались распахнутыми настежь, а пол был по колено завален черепками. Я быстро шел между ними босиком, не вспоминая о туфлях — я знал, что наше путешествие обязательно будет связано с магией: мне придется идти по воде, по воздуху или сквозь огонь, а их должна касаться живая плоть.
Крыльцо снаружи попросту исчезло — скорее всего, оно отломилось во время нашего путешествия и осталось где-то позади. Мы с отцом спустились на безликую равнину, сплошь покрытую пылью. Я задержался на мгновение, чтобы оглядеться, но во всех направлениях, куда бы я ни смотрел, было лишь полное запустенье. Даже воздух здесь был мертвым — в нем совсем не чувствовалось запахов: ни запаха ила, ни запаха цветов, ни запаха дыма. Земля, на которой я стоял, не ощущалась совсем, словно ноги у меня онемели.
— Что это за место? — спросил я. — Кажется, здесь никогда не было и не будет жизни.
— Нет, сын, будет. Обязательно будет. Это наш родной мир, Земля, но в Начале Времен, до Созидания, до того, как на нее сойти боги. Представь себе.
— Зачем мы здесь?
Его походка изменилась — стала нервной, шаг удлинился, одежда из дыма развевалась на нем, словно его обдувал ветер. Я с трудом поспевал за ним. Один раз он оглянулся, и я увидел его лицо. На нем снова была серебряная маска, такая же, как и на мне.
— Я думал, тебе прекрасно известно, зачем мы здесь, — прокричал он. — Да! Да! Ты уже бывал в этом месте, хотя добирался сюда совсем другим путем. Мы пройдем еще немного, и ты узнаешь его.
Тяжело дыша, я старался идти с ним в ногу. Один раз я обернулся и обнаружил, что дом исчез — слишком быстро, как мне показалось, превратившись в черную точку на горизонте. Больше, чем когда-либо, он походил на черного искалеченного паука, ползущего вдали — таких пауков мы часто находим мертвыми и высохшими в пыли на подоконнике.
Мы шли много часов, а может быть, дней. У меня не было никакой возможности определить это, но я не ощущал ни усталости, ни холода, ни голода, ни жажды, ни даже земли под ногами. Лишь серебряный меч в правой руке, лист бумаги — в левой и маска были для меня реальными в этом пустынном мире.
По горизонту разлился свет, словно медленно всходило солнце.
— Там. Смотри, — сказал отец, указывая вперед.
Я не заметил ничего, кроме света, о чем и сообщил ему, но он не стал возражать и не пустился в объяснения. Хотя, пока мы шли, он становился все более и более словоохотливым.
— Этот меч, мой меч… Ах, самое смешное заключается в том, что для чародея этот меч должен быть невидимым. Оружие Рыцаря Инквизиции, он несовместим с черной магией. Тебе это известно, сын. Орудие, освященное Девятью Праведными Богами и созданное для бесконечной борьбы человечества против зла, ночных кошмаров, против тьмы, хаоса, Титанов Тени, а также и против нас с тобой, Секенр. Он закален в крови умирающих чародеев, им были убиты многие из них; пораженные его лезвием, они действительно умирали, находя свою смерть, а не вселяясь в своего убийцу. Рыцарь Инквизиции посвящает свою жизнь тому, чтобы очистить мир от таких, как мы с тобой, Секенр, уничтожить все зло. Ну и ну. По-моему, все это ужасно, ужасно смешно.
Я взвесил меч в руке.
— Не понимаю. Я прекрасно вижу его. Так же, как и ты.
Словно нетерпеливый ребенок, он мчался передо мной; неожиданно развернувшись, он побежал задом наперед, лицом ко мне, и его серебряная маска прыгала вверх-вниз. За его спиной сияние на горизонте становилось все сильнее, восходящее солнце обрамляло его своими лучами, так что казалось, будто он горит.
— Инквизиция, — повторил он. — Ах! Когда я считал, что могу отказаться от черной магии, я стал Рыцарем Инквизиции. А когда решил, что могу отказаться от праведной жизни, вновь с головой погрузился в магию. Но и то, и другое было лишь средством для достижения великой цели. Таким образом я сохранил в себе многое и от мага, и от рыцаря. Как и ты. Теперь-то ты понимаешь это, да, Секенр? Ладно, неважно. А вот и окончание истории Мальчика-Цапли. К чему привели все его предыдущие приключения? Много лет он скитался среди птиц, притворяясь птицей, но каждое утро, когда остальные птицы улетали, он оставался один и, стоя по колено в грязи, неуклюже размахивал руками. Он бродил и среди людей, но нигде не задержался надолго, не полюбил ни одной женщины и не служил ни одному царю. Он был страшно одинок. Но однажды, — возможно, во сне, — такова была его судьба или воля какого-то бога, — он забрел в сокрытую пещеру с истинным огнем и переродился в нем, как поломанное лезвие меча, которое плавят и выковывают заново. Он стал кем-то или чем-то, что не было ни мальчиком, ни цаплей, но чем-то большим, чем то и другое-его двойственная натура впервые обрела целостность. Таким образом он стал уникальным, и хотя остался по-прежнему одинок, одиночество перестало тяготить его — все печали и сожаления остались в прошлом, так как теперь он владел всей Вселенной, которая была внутри его разума, а больше ему ничего не было нужно…
Яркий свет поднялся высоко над горизонтом, откуда сыпались искры, виднелись вспышки взрывов. Я устало тащился все дальше и дальше. Отец трусил задом наперед прямо передо мной.
Наконец поднялось солнце, и его диск был лицом Мужчины, таким ярким, что на него невозможно было смотреть. Слезы выступили у меня на глазах, и я отвернулся, прикрыв лицо рукой, в которой держал меч.
Солнце заговорило на языке богов, который невозможно ни записать, ни передать хотя бы приблизительно, для простого смертного нереально даже запомнить хоть одно его слово. Но самое важное заключалось в том, что с этим восходом начало свой отсчет Время: часы, минуты, секунды полились в пустой песчаный мир, как вино из кувшина. В пустоте и в свете вот-вот должны были зародиться и сами боги — мы с отцом попали в святую святых. Тайком, как воры, мы пробрались в Акимшэ.
Отец больше не мог поддерживать свою туманную форму, и теперь снова существовал лишь внутри моего разума.
— Но ты так и не рассказал мне, — уточнил я, — был ли Мальчик-Цапля счастлив после того, как переродился?
