— Я не пойду, — вдруг сказал пожилой, глядя прямо в глаза хуссараба.
— Кто ты? — спросил Ар-Угай, усмехнувшись.
— Я Арраг, тысячник Берсея, под моим началом было полторы тысячи легкой кавалерии…
— Бывший тысячник, — прервал его Ар-Угай. — Бывший тысячник, потом предатель, а сейчас — раб великого каана.
Арраг судорожно сглотнул и промолчал. Потом спешился, взглянул на своих товарищей.
— Раб и предатель не может сидеть в седле, ему надлежит ходить пешком… — И обратился к Ар-Угаю: — Разреши, я пойду один.
Хуссараб пожал плечами:
— Иди. Если тебя не послушают и не откроют ворота, все эти люди, — он кивком указал на аххумов, — будут убиты.
Арраг молча пошел по дороге в сторону города.
* * *
Арраг подошел ко рву, окружавшему город и стал ждать. Прошло несколько томительных минут, в течение которых воины с надворотных башен высовывали головы, разглядывая его. Арраг молча ждал.
Наконец заскрипел подъемный механизм, и первые отсекающие ворота приподнялись. В узком проходе между выдвинутыми вперед стенами показался всадник.
Он подъехал к самому краю рва и крикнул:
— Кто ты?
— Арраг. Бывший тысячник Берсея.
— Чего ты хочешь?
— Говорить с Ахтагом.
Конь под седоком от нетерпения перебирал ногами. Прошла еще минута, и наконец всадник ответил:
— Ахтаг не будет говорить с предателем.
— Тогда… Тогда убейте меня! — Арраг отстегнул ремни, перетягивавшие грудь, отбросил их вместе с поясом. Потом рванул воротник на груди.
Всадник обернулся и отдал команду. Щелкнула тетива, и стрела ударила Аррага в грудь. Он повалился на спину. Но через какоето время поднялся и, пошатываясь, снова встал на краю рва.
Вторая стрела попала в горло. Он схватился за нее обеими руками, немеющие губы выговорили:
— Ушаган!..
Потом тело Аррага обмякло и мешком повалилось головой в ров.
Зловонная жижа на дне чавкнула.
* * *
— Пленных вперед! — набычившись, рявкнул Ар-Угай.
Засвистели бичи. Двумя плотно сбитыми колоннами людей повели к городу. В растерзанной, судорожно сокращавшейся под ударами бичей толпе не слышны были ни рыдания, ни проклятий. Даже дети не плакали…На стенах города лучники подняли луки.
— Не стрелять! — раздалась команда.
Поднимая клубы пыли, колонны подошли к самому рву.
— Стрелять по хуссарабам!
Нестройно запели стрелы. Хуссарабы частью нырнули в толпу, прикрываясь пленными, частью выставили щиты. Лишь немногие стрелы достигли цели.
Масса людей, растекаясь вдоль рва, какое-то мгновение балансировала на краю. Но сзади напирали — и передние ряды вдруг посыпались вниз.
На этот раз многоголосый вой достиг стен. Кричали дети и женщины. Потом закричали мужчины.
— Стреляйте! Чего вы ждете? — истошно завопил кто-то в толпе.
— Огонь! — испуганно скомандовали на стенах. — Огонь по живым!..
* * *
— Мы завалим этот ров, — с удовлетворением заметил Ар-Угай. Он сидел на ковре, постеленном на камни. Над ним возвышался разоренный монастырь с пустыми глазницами окон. Монастырь стоял на возвышенности, в полумиле от Ушагана. Здесь, в пригородном монастырском поселке, расположилась хуссарабская ставка.
Верная Собака, сидевший напротив Ар-Угая, одобрительно чмокнул толстыми губами.
— Надо скорей штурмовать, — сказал он. — Пока у хумов не прошел испуг. Мы прорвались бы к стенам без лишних хлопот, и поднялись на них по лестницам.
— Нет, Верная Собака, — возразил Ар-Угай. — Ты слышал приказ каана? Я должен беречь людей. Живой хуссараб стоит дорого, очень дорого — дороже, чем эта стена… Ночью мы пойдем на штурм. Но не отсюда, со стороны ворот. Здесь нас ждут. Мы атакуем со стороны моря, через гавань. Наши корабли уже стоят наготове.
И снова Верная Собака одобрительно почмокал.
— Кто поведет воинов на ночной штурм?
— Ты, — сказал Ар-Угай. И повторил с удовольствием: — Ты.
Поскольку нет храбрее воина во всем нашем войске. Так сказал мудрый каан.
Верная Собака снова почмокал — на этот раз с долей неуверенности. И кивнул.
— Да. Мы возьмем их врасплох. Ты хороший стратег, Ар-Угай.
ДОРОГА АХХАГА
Этот путь казался бесконечным. Музаггар уже не мог сидеть в седле и лекарь Туа, перебрав сильными пальцами его позвонки, покачал головой:
— Косточки сдвинулись. Тебе нужен покой, повелитель.
Музаггар криво усмехнулся. Туа угадал. Покоя требовало не только тело Музаггара, но и душа. Он слишком долго воевал.
Слишком долго сидел в седле…
Днем солнце припекало. По ночам выпадал снег, а в ущельях дул пронзительный ветер. Они поднялись слишком высоко — так высоко, что Музаггар начал задыхаться. Приступы удушья будили его по ночам, и после он уже не мог заснуть, ворочаясь на ложе, пытаясь поудобнее пристроить свои измученные кости.
Эттаах был недоволен: ему казалось, что войско движется слишком медленно. Марх тоже был недоволен — ему казалось, что Эттаах хочет завести войско в ловушку. Марх то и дело посылал вперед разведывательные отряды, и иной раз, не утерпев, отправлялся с ними.
И другие командиры тоже были недовольны. Они расстались со своими богатствами, которые следовали где-то далеко на юге, в бесконечном обозе.
Чеа занялся новобранцами: по пути армия набирала воинов из жителей гор; в этой местности жили племена, родственные аххумам. Хотя их язык был мало похож на тот, на котором говорили в Ушагане, все же это был почти понятный язык.
Чеа устраивал учения каждый вечер, едва войско останавливалось на привал. Он гонял новобранцев до изнеможения, заставлял сражаться на деревянных мечах, владеть копьем, слушать и выполнять команды. Горцы, не приученные к дисциплине, роптали, время от времени устраивали побеги, но их по большей части ловили и наказывали, как и положено, плетьми. Впрочем, Марх советовал Чеа не переусердствовать: изнуренные упражнениями, непривычной жизнью, слишком быстрым маршем горцы в случае опасности представляли бы собой никудышное войско.
Зато они легче других переносили горный климат. Не вздрагивали от грохота далеких обвалов и не приседали в испуге, когда внезапно начинала трястись земля.
По ночам они часто пели. Заунывно, растягивая слова так, что их невозможно было понять. И еще — они любили хвалиться друг перед другом полученными знаками различия, натирали до блеска бронзовые бляхи, а те, кто стал обладателями настоящих солдатских мечей, ходили, гордо задрав головы.
