Мы шли по проходу, расчищенному от мертвых тел, но не от ошметков обгорелой плоти, лоскутов кожи, обуглившихся костей. Все молчали, даже у Райка вид был мрачный. А разве могло быть иначе в такой обстановке? Мой дядя, герцог Ренара, любил устраивать пожарища. Этим он сеял вокруг себя ужас и разрушение. И я пришел к нему с ответным огнем, Гог во дворе выжег всех его солдат, и замок дяди перешел в мои руки. Принц Стрелы был прав, когда назвал Анкратов самой темной веткой древа Стюардов. Я долго ломал голову: смогу ли я противостоять принцу Стрелы, когда он бросит мне вызов? Он, возможно, был самым великолепным фруктом, созревшим на ветвях императорского древа. За четыре года правления в Высокогорье я обошел всю империю, и наконец вернулся, чтобы подавить на западе восстание кузена Йарко, затем вступить в сражение с менее осязаемыми врагами — немощностью моего народа и экономики. В то же самое время принц Стрелы наращивал свою силу и завладел пятью тронами. Возможно, это мудрость нашептывала мне, что я тоже должен сдать ему свой трон. И это навело меня на мысль: я должен помешать ему добраться до Золотых Ворот. Мне не нравится, когда мне указывают, что я должен делать.
Хотя сейчас, когда медная шкатулка открыта и моя память со всеми моими грехами вернулась ко мне, я чувствовал, что восстановилось нечто большее, будто до этого я был лишь собственной тенью, почти я, но у которого украли нечто жизненно важное, связанное с моими преступлениями, нечто, что Лунтар был вынужден спрятать в шкатулку. Возможно, я не доживу до заката этого кровавого дня, но если все же доживу, то не повторю этих четырех лет, которые не приблизили меня ни на йоту к моей цели.
Мы шли по руинам раскинувшегося у замка поселения, горящие обломки внешних стен Логова, разлетаясь, снесли все на своем пути. Ни следа не осталось от конюшен Джерринга, где когда-то Макин вымазался в навозе, чтобы сойти за бродягу.
Даже сейчас я мог положить этому конец. Принц согласится на мировую: он идет к слишком важной цели, чтобы поступить иначе. И кто сказал, что он по сравнению со мной будет плохим императором? Мои преступления вполне могут сравниться с его преступлениями и даже превзойти их.
Среди горных вершин, где высоко и чисто, я провел много времени в размышлениях, и почти решил уйти с дороги Оррина. Но обстоятельства изменились. Совершенно другой Йорг шел к месту дуэли и совершенно другой принц Стрелы. В день свадьбы Йорг Анкрат стал тем, кем он был прежде. И в нем проснулась хорошо знакомая ему жажда. Кровь прольется.
Зазвучала музыка, вначале очень тихо. Та пьеса, что играла моя мать на пианино. Редкий инструмент, сложная штука из клавиш, струн и молоточков, древняя. Ноты, которые играла ее правая рука, были высокими и чистыми, как звезды, на фоне темной и напряженной мелодии, извлекаемой из инструмента левой рукой. Иногда может перехватить дыхание от единственной чистейшей ноты, и мурашки могут побежать по телу, когда темп на мгновение замирает и бросает тебя в пустоту. А когда рука поспешно пробежит по промежуточным нотам, ты можешь унестись куда-то далеко и почувствовать себя странно обновленным — или ощутить на себе груз прожитых лет, такой тяжелый, что не вздохнуть.
Мы шли среди обломков каменных стен, обуглившихся бревен. Мелодия звучала сквозь треск, левая рука извлекала звуки самых низких тонов. Громада Райка возвышалась по одну сторону от меня, дядя Роберт шел по другую сторону. Звучал повтор. Я видел, как рука матери ударяет по черным клавишам, и звенели высокие ноты, от которых в груди делалось больно, как от крика чаек над вздыбленным морем. Я столько лет видел, как она играет в совершенной тишине моей памяти, и наконец-то я услышал ее музыку.
По склону вниз к сгруппировавшейся армии принца. А музыка все звучала, медленная, тревожная, и вдруг взмывала вверх, обрываясь на высокой ноте, будто сами горы стали партитурой, будто красота потаенных пещер и недоступных вершин, исполненных бессмертного величия океана, превратилась в музыку человеческих душ, сыгранную женщиной без пауз и жалости, без прикрас, обнажая меня до трепетных глубин.
К плоской площадке у серой громады скалы Ригден. Сейчас музыка еще больше замедлила темп, и только дрожали ноты на самой высокой октаве, печальные, слабые. Я посмотрел на Макина, вспомнил тот день, когда он впервые вручил мне деревянный меч. Меч он вручал всем своим серьезным мальчикам, готовым освоить эту игру. Я показал им тогда, что для меня это не игра, что я нацелен только на победу, но я не думаю, что они это тогда поняли, даже самые лучшие из них, лежавшие на полу, задыхаясь.
Горела катапульта у скалы. Ее, вероятно, тащили от стен замка, где она загорелась, и бросили здесь, когда поняли, что ее не спасти. Не та ли это катапульта, с которой запустили камень в мою спальню? Языки пламени наблюдали за мной. Тянулись ко мне.
Принц Стрелы уже ждал меня — в своих радужно поблескивавших тевтонских доспехах с изображением драконов, крепко державших высоко поднятую стрелу. Пять его рыцарей стояли на оговоренном расстоянии, и я оставил своих секундантов на таком же удалении. Выглядели они забавно: в центре возвышался Райк как предвестник всех несчастий, по бокам от него — Макин и Роберт, справа — отец Гомст, он нацепил на себя все святые атрибуты в надежде, что на теле не останется места, куда вонзиться стреле, слева — старик Кеппен с кислым выражением лица, давая всем понять, как ему недосуг заниматься всякими глупостями.
Я направился к принцу.
— Открой цитадель, и мы положим конец битве. — Из-под шлема голос принца звучал глухо, темно-карие глаза наблюдали за мной.
— Ты этого не хочешь, — сказал я и повернул клинок так, что на нем заиграл солнечный луч. — Не надо играть роль брата. Ему я бы открыл ворота. Может быть.
Принц поднял забрало. Он улыбнулся холодно и свирепо и снял шлем, провел рукой по волосам, коротко стриженным, густым, блестящим и черным.
— Привет, Иган, — сказал я.
— Я испытываю к тебе те же чувства, что к грязи на дорогах, — ответил Иган. — Грязь тебе к лицу.
Между нами проплыла полоса дыма от горевшей поодаль катапульты. Я слышал, как Райк закашлялся.
— Мне нравятся твои доспехи. Пожалуй, я возьму их себе, когда их снимут с твоего мертвого тела, — сказал я.
Иган нахмурился, черные брови сошлись на переносице.
— Что за шутки? Ты же правша.
Я положил левую руку на рукоять меча.
— Я часто дерусь правой рукой. Но, надеюсь, ты складывал свое мнение о моих боевых достоинствах не на доносах своих шпионов, которые видели, как я держу меч в правой руке. Значительно лучше я работаю левой.
Иган качнулся на каблуках.
— С Оррином ты дрался правой…
— Верно, — сказал я. — Я был опечален, когда узнал, что ты убил Оррина. Он был лучше нас с тобой. Возможно, самый лучший в нашем поколении.
— Он был глуп, — сказал Иган, надевая шлем.
— Возможно, излишне доверчив. Я слышал, ты ударил его в спину и наблюдал, пока он не умер от потери крови. Это так?
