Сил в этом теле немного, умения и того меньше, но вот жить… жить я хотел. А ещё неистово хотел убрать эту тварюгу туда, откуда она взялась. И теневая сабля, столкнувшись с теневою плотью, вошла в неё, рассекая на две половины.
В тот же миг грянул и выстрел, разбивая и без того раздолбанный шар головы. Лицо обдало горячим, будто и вправду смесью крови да мозгов.
— Видишь… а ты боялся, — раздался спокойный голос Михаила Ивановича. — Забери свою тень, мальчик. Тут убраться надо. И глаза закрой…
Возражать сил не было.
Тень, изрядно потрёпанная, сама шмыгнула внутрь меня, скуля от обиды и ужаса. Вовремя. Свет, затопивший комнатушку, пробивался сквозь сомкнутые веки, и я закрыл глаза руками, но этого было недостаточно.
Свет пронизывал кожу.
Свет… сперва он вызывал зуд, терпимый вполне, какой бывает при запущенной чесотки. Но зуд усиливался, и вскоре сменился болью.
— Погоди… я мальчишку заберу! Что ты за ирод…
Это Еремей и, если я что-то понимаю, злой, как чёрт.
Пусть заберет.
Этот свет пробирался и внутрь меня, выплавляя кожу. Чтоб вас… ощущение, что меня в бочку с кипятком сунули, заживо. Я дышать не могу!
Я…
Последнее, что помню — руки Еремея, который подхватил и накинул сверху шинель свою, а потом потащил куда-то… чтоб вас всех.
Ненавижу.
Света и вправду много. День сегодня ясный. А глаза открывать неохота. Я уже знаю, где нахожусь. В палате. И свет идёт не от дознавателя Святого Синода, но из окошка. От солнца. Естественным, так сказать, образом. Но всё одно раздражает.
И я морщусь.
А потом отворачиваюсь от него, и даже набок. И тотчас вспоминаю, что я слишком слаб, чтобы ворочаться.
Запоздало.
— Очнулись? — этот мягкий женский голос тоже бесит. Каждый звук отзывается вспышкой боли там, под черепом. А ещё разочарованием.
Почему я снова здесь?
Я не хочу.
Я…
Плевать вселенной на мои желания. И вернуться — а я пытаюсь — не выходит. Разочарование сменяется страхом: вдруг да вовсе не получится? Вдруг я тут навсегда застрял? Может такое быть? Ещё как может… что там этот святоша сделал?
Савка умрёт.
Без меня…
— Вы очнулись, — это уже знакомый доктор. — Что-то болит?
— Душа, — я всё же снисхожу до ответа и осознаю, что да, именно она и ноет, надсадно, надрывно. Забытое такое чувство.
Изжитое вроде бы.
И не должна она… не должна, а саднит так… тяжко. Тело же напротив ватное какое-то, но боли нет. Той привычной, родной уже боли… нет. И от этого тоже страшно.
— Случается, — доктор продолжает осмотр. — Но душа — это не совсем по моей части.
— Долго… я… отсутствовал?
— Отсутствовал? Вполне себе подходящий термин. Около трёх дней. Но…
Он мнётся.
— Что?
— Опухоль разрушается и стремительно. Это не слишком хорошо. Продукты распада отравляют организм. Грубо говоря… а печень и почки ваши и без того в не самом лучшем состоянии. Пока справляются, но…
— Я могу откинуть копыта?
— Именно. Хотя мы стараемся…
— Док… если вдруг… не надо меня откачивать. Могу я бумаги подписать там… или ещё чего?
— Боюсь, вы пересмотрели американских фильмов. У нас всё немного иначе…
— То есть, если пациент не хочет жить, то медицине пофиг?
— Абсолютно. Но могу вызвать психиатра.
— Нет… психиатра не надо. Ленке позвоните.
— Несомненно.
— Как там у вас… — когда говоришь, становится легче. Там, внутри. И главное, отмечаю по ходу, что дышу уже спокойно. Что даже сил хватит, возможно, и сидеть. Потом попробую… что, если так, то я и встать скоро смогу. — С делами. Она говорила, что будет крыло открывать…
— Пока речь идёт о помощи нескольким конкретным пациентам, которую она оплачивает. Отделение и уж тем более крыло — это… довольно сложно.
— Хорошо.
— Что сложно?
— А то… будет чем заняться, когда помру. Она ж не сможет без дела. Или запьёт, или ещё хуже. А так, когда занят, то оно… легче. Понимаете, о чём я?
Как ни странно, но понимал.
— Слушайте… а скажите ей, пусть книг с собой привезёт.
— Каких?
— По истории… там, конец девятнадцатого века, начало двадцатого. Россия. Революция…
Потому что как-то оно одно с другим не стыкуется. В нашей реальности революция случилась в семнадцатом году. Это знаю даже я, от истории далёкий, а там — шестьдесят пятый и никаких революций, но зато царь-батюшка, дворянство и революционеры.
И понять бы, отменилась та, наша, революция вовсе или просто отложилась на некоторое время?
Да и в целом… я ж не соврал.
Если делом заниматься, то оно легче.
[1] Вполне реальное объявление
Глава 39
Глава 39
Систематический террор, совместно с другими, получающими только при терроре огромное решающее значение, формами открытой массовой борьбы (фабричные и аграрные бунты, демонстрации и проч.), приведет к дезорганизации врага. Террористическая деятельность прекратится лишь с победой над самодержавием, лишь с полным достижением политической свободы [1].
«Манифест-воззвание к трудящимся»
Сесть у меня получилось. Не в тот день, когда я очнулся, но на третий, когда притерпелся и к телу, и к миру, который теперь почему-то вызывал ощущение ненастоящести. Я то и дело принимался щипать себя, трогал подушку, простыни и одеяло. Включал и выключал смартфон, который Ленка оставила вместе с пятеркой пухлых томов. Я искренне надеялся их прочесть, но оказалось, что буквы перед глазами прыгают, а в слова не собираются.
И вообще от чтения болит голова.
