деревьев. Об исчезновении Мимы в бараке узнали только утром, когда она была уже вне пределов досягаемости.
***
Любая тюрьма остаётся тюрьмой, как её ни маскируй.
Командору выделили большой дом на побережье тёплого моря, но так далеко от городов, что дом казался камешком на поверхности безбрежной пустыни, а вокруг – только леса, песок и воздух.
Клюква получил целых три разрешения на посещение Девиса, потому что к нему так просто не пускали – и каждый раз заявлял, что явился в одиночестве.
Наконец, проверки закончились, и он аккуратно посадил катер на площадку неподалеку от дома, в котором были открыты практически все окна – и который поражал царящей тут пустотой.
– Сейчас мы…
– Я сама.
– Сама его найдешь? – Клюква остановился.
– Да.
– Хорошо. По утрам он обычно на берегу бывает… когда не пьет.
Мима кивнула и выпрыгнула на дорожку, а потом огляделась и направилась в сторону берега. Вокруг было много деревьев и совсем не было людей. Дул ветер. Пахло водорослями и влажным песком, в сонной тишине как редкие жемчужины сверкали птичьи трели.
Пришлось долго искать спуск на берег среди заросших колючими кустами скал, но Мима остановилась на несколько секунд, прикрыла глаза и прислушалась – и будто появилась путеводная нить, показывающая правильную дорогу.
Она уверенно обошла несколько деревьев, потом одну кривую скалу и оказалась у тропинки, ведущей резко вниз. Теперь осталось только спуститься.
Не было никакого удара молнией, или звука возвышенного марша в ушах – ничего не выделяло этот момент как особенный.
Девис нашёлся внизу, у самого подножья холма. Он лежал прямо на песке, на спине, закрыв глаза и положив руки под голову, а рядом валялась пустая бутылка из-под чего-то весьма крепкого. Его рубашка знавала лучшие времена, а теперь потеряла не только цвет, но и форму, а штаны, похоже, были вынуты из коробки, куда скидывают ненужную ношеную одежду для бедных.
Подходя, Мима уловила запах спиртного.
Ему война тоже не оставила ничего стоящего.
– Командор…
Он так резко открыл глаза, будто сторожил шаги. Вполне вероятно, они так редко здесь звучали, что и правда сторожил.
Мима опустилась рядом с ним на колени и стала смотреть, гадая, сильно ли он изменился. Впрочем, о чём тут думать, почётная отставка кого хочешь изменит, даже такого уставшего от войны человека. Вот и сейчас – взгляд, не выражающий ничего – ни радости, ни удивления. Пустота.
– Ты пьян? – спросила она, когда не получила никакого ответа.
– Да. И мне снова кажется, что ты пришла. Опять. Правда, обычно тебя окружает свет… и ты в белых одеждах.
– Я мёртвая, что ли? – хмыкнула она, непроизвольно вытерев о плечо нос. А потом всё равно шваркнула.
Карие глаза вдруг прищурились.
– Повтори.
– Хочешь сказать, я прихожу к тебе… с того света? Являюсь, как видение, глядя с укором и жалостью? Вздыхаю и киваю, а мои волосы струятся и плывут по ветру? С меня в таком виде хоть иконы пиши?
Девис попробовал подняться, но координация подвела, он поморщился и сел, потом наклонился, слепо прищуриваясь, почти прижимаясь лицом к лицу Мимы. Она терпеливо ждала.
– Ты… смеёшься? – еле слышно прошептал Девис.
– Как видишь. Раньше я так не делала?
– Нет.
Он протянул руку и провел по её щеке.
– Не понимаю. Ты теплая.
– Это потому что я живая.
– Ты настоящая? Позволь не поверить. В моей голове столько всего нарушено, всё так перемешалось… Многие моменты я просто вычеркнул. Просто вычеркнул из памяти, как будто их никогда не было! Всё! Но не тебя. Я хочу сказать, как я жалею. Не нужно было тебя оставлять. Шло бы оно всё к чёртовой матери! Пусть бы катилось в бездну!
– Ты не мог взять меня с собой. Я и сама думала, что умираю.
– Ты умерла, – он перевел взгляд на небо, в глазах помутнело от слёз. – Умерла. А я позволил этому случиться. Владлен оказался важнее моих желаний. Мир восстановлен, правда, но когда я думаю, какой ценой… то не знаю, стоило ли оно того. Стоило ли приносить тебя в жертву. Это моё наказание.
Он повесил голову и зашарил рукой поблизости в поисках бутылки. Нащупав горлышко, поднял бутылку и потряс. Со стекла посыпался мелкий песок, она была совсем пустой, но Девис тряс изо всех сил, стараясь что-нибудь выжать.
Мима рассмеялась. Вроде не было ничего смешного – полупьяный мужчина, который столько сделал для Агранда и оказался больше никому не нужен – настолько неуклюжий в своём горе, что должно быть неудобно – и вдруг так смешно.
Он на секунду замер, потом отпустил бутылку и, не поднимая глаз, стал судорожно приглаживать рукой волосы.
– Девис, – перестав смеяться, сказала Мима. – Командор…
– Стой. Молчи. – Он, пряча глаза, вскочил и попятился. – Иди в дом. В дом иди.
Потом развернулся и бросился к тропинке. Пару раз покачнулся, и Мима замерла, испугавшись, что он вот-вот рухнет на землю. Но нет – Девис всё-таки смог беспрепятственно добраться до тропинки и взобраться вверх. Чего-чего, а упрямства ему не занимать.
Слегка озадаченная происходящим, Мима прошла к кромке воды и уселась на один из двух стоявших там потёртых шезлонгов.
Не стоило ей смеяться. Такие мужчины как командор вполне вероятно посчитали бы смех в подобной ситуации насмешкой над собой. И Миме казалось странным, что приходится объяснять очевидное – она смеялась от радости. Её не смутило, что он пьян, наоборот, это было доказательством живого человека, который действует не только во имя долга. Это был его выбор, пусть она его и не одобряла. Так или иначе, но он боролся с происходящим.
Но вот он встал и ушёл. И… что?
А море, кстати, прекрасно. Чего скрывать, её собственная тюрьма была далеко не такой красивой. Вон, поглядите, волны перекатываются, мягко набегая на песок – и куда ни глянь, пустое побережье. Очень сложно решить, это одиночество на морском берегу пугает или радует. Всё-таки в общении с соседями, пусть и кратковременном, тоже есть своя прелесть. А Девис явно опьянён не только спиртным, но и одиночеством, которое способно разъесть душу ничуть не меньше, чем спирт разъедает мозг и внутренние органы. И к одиночеству так же просто пристрастится.
Тут было очень тихо и красиво.
Когда-то жизнь Мимы была полна встрясок, эмоций и разнообразных событий. Когда-то вокруг словно вспышки мелькали интересные, бодрые люди и у неё была любимая работа, основная цель и семья.
Потом не стало семьи, и цель померкла, а работа превратилась в тяжкую обязанность.
А потом она предала того,
