все это вызвано желанием приукрасить сцену для Англии и потому эти попытки не следует принимать всерьез. К этому времени австрийцы уже решились действовать и не желали отступать. Более того, теперь германские генералы настаивали на мобилизации. Они послали сообщение в Вену, указав австрийскому штабу на необходимость мобилизации в течение двадцати четырех часов против России, чтобы взять на себя основную тяжесть атаки на востоке, пока Германия будет разбираться с Францией. Они обещали, что, если это будет сделано, Германия будет считать себя обязанной выполнить условия союзного договора. С этого момента и далее германское давление на Вену приняло форму убеждения Австрии направить свои усилия против России, а не против Сербии. Мольтке также сказал Конраду, противореча Бетману, хотя, возможно, он не знал об изменении взглядов последнего, что английским попыткам посредничества следует противостоять. Поздно вечером 30-го Бетман наконец сдался, сначала прекратив свои усилия в Вене, а потом отправив предостережение в Петербург, что, если русская мобилизация не прекратится в течение двенадцати часов, Германия будет вынуждена тоже мобилизоваться. И если в России и Австрии мобилизация может быть проведена без пересечения границ, характер германских планов таков, что мобилизация приведет непосредственно к войне.
Таковы были обстоятельства, в которых ночью 30–31 июля Вильгельм прочитал донесение из Санкт-Петербурга, что, согласно Сазонову, русскую мобилизацию нельзя повернуть вспять. Он сразу понял, что, если так, война неизбежна, и, пребывая в крайнем возбуждении, излил свои чувства на бумагу. Напряжение убило остатки сдержанности, и результат так ярко показывает его поведение в момент одного из нервных кризисов, что заслуживает быть процитированным полностью: «Если [русскую] мобилизацию нельзя повернуть обратно, что неправда, иначе почему царь просил меня о посредничестве всего три дня назад, не сказав ни слова о том, что уже отдал приказ о мобилизации? Это показывает, что он сам считает приказ поспешным и сделал этот шаг для проформы, чтобы успокоить совесть, хотя знал, что он ни к чему хорошему не приведет, поскольку не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы остановить мобилизацию. Легкомыслие и слабость ввергнут мир в самую ужасную войну, цель которой – свержение Германии. У меня больше нет сомнений, что Англия, Россия и Франция договорились между собой – зная, что наши договорные обязательства вынуждают нас поддержать Австрию, – использовать австро-сербский конфликт для развязывания войны на уничтожение против нас. Это объяснение циничного замечания Грея Лихновскому, что, „пока война будет ограничена Россией и Австрией, Англия будет вести себя спокойно и, только когда мы и Франция втянемся в нее, он будет вынужден принять активные шаги против нас“. Иными словами, мы должны или подло предать нашего союзника и оставить его на милость России, тем самым разорвав Тройственный союз, или, в результате выполнения своих обязательств, подвергнемся нападению со стороны Тройственного согласия – Антанты, так что ее желание уничтожить нас может быть наконец достигнуто. Такова вкратце сущность ситуации, медленно, но верно вызванной Эдуардом VII, продвинутой тайными переговорами в Париже и Санкт-Петербурге, которые Англия всегда отрицала, и, наконец, завершенной и приведенной в действие Георгом V. Таким образом, глупость и бестактность нашего союзника превратилась в западню. Окружение Германии стало свершившимся фактом, несмотря на все усилия наших политиков его предотвратить. Сеть неожиданно сомкнулась над нашей головой, и чисто антигерманская политика, которую Англия проводила по всему миру, одержала яркую победу, которую мы оказались бессильными предотвратить. А они, заманив нас, несмотря на все наши усилия, предпринятые в одиночку, в сеть, из-за нашей верности Австрии, продолжают угрожать нашему экономическому и политическому существованию. Грандиозное достижение, которым даже те, для кого оно означает катастрофу, не могут не восхищаться. Даже после смерти Эдуард VII сильнее меня, хотя я все еще жив. И ведь были люди, считавшие, что мы могли привлечь Англию на свою сторону теми или иными незначительными мерами. Англия неумолимо и неустанно стремилась к своей цели – нотами, предложениями морских каникул, угрозами, Холдейном и т. д., пока мы не пришли к этому. И мы попали в сеть и начали строить только по одному большому кораблю в год, в благочестивой надежде, что переубедим Англию. Все запросы и предупреждения с моей стороны остались без внимания. И теперь мы получаем то, что Англия считает благодарностью. Наша дилемма из-за сохранения верности старому благородному императору была использована для создания ситуации, которая дает Англии так нужный ей повод уничтожить нас. Это делается под фальшивой маской правосудия, используя повод, что она якобы помогает Франции и поддерживает пресловутый баланс сил в Европе, то есть натравливает все европейские государства, ради своей выгоды, против нас. Наш долг – показать картину такой, как она есть, и сорвать маску христианского миролюбия, заменить ее маской фарисейского лицемерия и пригвоздить к позорному столбу. Наши консулы в Турции и Индии, агенты и т. д. должны разнести пожар по всему мусульманскому миру против ненавистной бессовестной презренной нации лавочников. Если нам предстоит истечь кровью, Англия, по крайней мере, должна потерять Индию!»
Даже известная уловка перекладывания вины на других не могла скрыть того очевидного факта, что немецкая игра идет не так, как надо. Шансы на локализацию войны уменьшались. Вильгельм считал участие Британии само собой разумеющимся. Моряки и солдаты никогда не испытывали иллюзий на этот счет. Но, учитывая, что девяносто пять дивизий должно было быть брошено против значительно меньшего числа французских и при этом войну на западе предстояло завершить за шесть недель, они не слишком тревожились, усилят ли шесть британских дивизий французский контингент или нет. Вильгельм яснее понимал, что может означать британская интервенция, – так же как и Бетман. В желании обеспечить нейтралитет Британии они хватались за любые доводы, якобы говорившие, что это может случиться, и приходили в крайне нервозное состояние, видя, что их надежды не оправдались. Вероятно, изначально они пребывали в состоянии нервозности, а не уверенного ожидания. Возможно, поэтому Бетман назвал договор, гарантировавший нейтралитет Бельгии, «клочком бумаги».
Лучше бы они в предшествующие годы уделяли больше внимания рассмотрению политических последствий германского стратегического планирования. Именно в это время фактор, который можно и должно было предвидеть, появился, чтобы обеспечить для Германии самую неблагоприятную из всех возможностей. Если первым намерением Бетмана была локализация войны на Балканах, то вторым – возложение на плечи России ответственности за разрастание конфликта. Да, Россия первой начала мобилизацию. Но ведь мобилизация не обязательно означает агрессию. Неумолимые требования германского военного графика заставили Бетмана призвать Санкт-Петербург остановить мобилизацию, объявить состояние военной опасности и, когда лимит времени истек, а ответа от русских не было, положить перед Вильгельмом приказ о начале всеобщей
