мере, настаивать на консультациях с ней относительно намерений Австрии, вместо того чтобы нарочито отрекаться от своего участия в принятии решения. Но на самом деле настойчивые побуждения к действиям исходили и из Берлина, и из Вены. Бетман, фон Мольтке и их соратники, по-видимому, решили, что, если Австро-Венгрия не начнет решительных действий против южных славян, главный союзник Германии может стать скорее обузой, чем активом. Австрийцам и мадьярам нельзя позволить семь раз отмерить, прежде чем отрезать, иначе они могут упустить хороший шанс на силовое решение проблемы. Германские лидеры, конечно, понимали, что война может распространиться, но считали, что вероятность такого сценария в 1914 году меньше, чем впоследствии. К тому же это менее вероятно в тот момент, когда Австрия наказывает страшное преступление, чем при других обстоятельствах.
Насколько кайзер разделял убеждения своих подчиненных, не вполне понятно. Не может быть сомнений в том, что он четко знал, что носится в воздухе, и, как всегда, делал то, что от него ожидали. Вместе с тем были явные признаки нервозности, и нельзя было исключить, что он в последний момент даст задний ход. Некоторые депеши, в том числе прибывшие из Лондона, ему не передавались. И то, что его убедили отправиться в круиз, вполне могло быть вызвано желанием убрать его с дороги. И кайзер остался в эксклюзивном окружении своей дворцовой свиты. Депеша из Вены дала понять, что австрийцы будут настаивать на установлении в Белграде собственного механизма контроля волнений южных славян и оставят очень мало времени для ответа на их ультиматум. На полях Вильгельм писал нетерпеливые замечания о времени, которое потребовалось австрийцам, чтобы принять решение, и процитировал Фридриха Великого: «Я не расположен к советам и обсуждениям, в которых более робкая сторона приучается одерживать верх».
Узнав, что австрийцы решают, как сделать, чтобы их требования были отвергнуты, он предложил настаивать на получении самой важной части территории. Он облил презрением графа Тису, венгерского премьера, за то, что тот пытался оказывать сдерживающее влияние, и, узнав, что попытка не удалась (в основном из-за немецкого давления), заметил: «Теперь он снова стал человеком». Получив сообщение, что австрийская нота должна быть отложена до того, как французский президент и премьер завершат свой визит в Санкт-Петербург, он лишь сказал: «Жаль». Когда сэр Эдуард Грей выразил уверенность, что Германия не поддержит требования, которые могут стать поводом к войне, Вильгельм назвал это заверение очередным проявлением британской наглости и потребовал, чтобы с Греем говорили твердо и дали ему понять, что с германским императором не следует играть.
«Сербы – банда преступников, и с ними следует обращаться соответственно. Я не стану вмешиваться в вопросы, которые являются делом австрийского императора – и только его. Это типичное британское отношение снисходительной властности, и я хочу, чтобы было отмечено мое неприятие подобного».
На следующее британское предложение посредничества он ответил: «Никто не совещается с другими по вопросам чести». 19 июля он передал конфиденциальное уведомление двум крупным германским судоходным компаниям, что, когда австрийский ультиматум будет предъявлен, события могут развиваться очень быстро, и уже на следующий день начал возвращать флот в Киль. Когда Бетман возразил, что это может вызвать тревогу у англичан, на него не обратили внимания.
Австрийская нота Сербии была доставлена в 6 часов пополудни 23 июля, ответ требовался в течение сорока восьми часов. Вильгельм узнал ее содержание из обычных новостных каналов и решил, что надо поспешить домой. На возражения Бетмана кайзер ответил: «Ситуация становится безумнее с каждой минутой. А этот человек пишет, что я не должен показываться перед своими подданными!» Он прибыл в Потсдам около полудня 27 июля и тем же вечером провел совет, на котором одобрил поступок канцлера, отвергшего предложение Британии о созыве конференции, не ожидая его возвращения. Но что-то, вероятно, все-таки было согласовано относительно отношений с Британией, потому что Бетман поздним вечером сообщил о передаче в Вену по запросу Грея просьбы о сдержанности. Он якобы действовал согласно инструкциям Вильгельма. Только Бетман не упомянул, что сопроводил английскую просьбу посланием, рассчитанным на то, чтобы ей никто не придал значения.
На следующее утро Вильгельм прочитал текст ответа сербов, который поступил в министерство иностранных дел двадцатью часами ранее от самих сербов. Его реакция была следующей: «Блестящее достижение за сорок восемь часов. Больше, чем можно было ожидать. Великая моральная победа Вены. Но она устраняет повод для войны… Я бы никогда не начал мобилизацию по такому поводу».
Он предложил, чтобы австрийцы согласились остановиться, как только возьмут Белград (уступка, на которую было легко пойти, поскольку Конрад объявил, что не будет готов перейти границу еще семнадцать дней). Это обеспечит полезную передышку, во время которой Вильгельм мог служить посредником. Бетману было приказано передать предложение Вене, на что ему потребовался целый день. К тому моменту, как предложение было передано, Австрия, подчиняясь предшествовавшему давлению Германии, отрезала себе путь к отступлению, объявив войну Сербии. Тем не менее на совете, проведенном тем же вечером (29 июля), ситуация все еще казалась обнадеживающей. Австрия рассматривала «остановку в Белграде», Вильгельм и царь обменивались телеграммами о сдержанности, а беседа между принцем Генри и королем Георгом была ошибочно истолкована как гарантия нейтралитета Британии.
Австрия между тем начала бомбардировку Белграда. Новость об этом заставила русских потерять терпение и начать мобилизацию. Правда, главной ее целью было обеспечение уступчивости Вены. Прежде чем все приказы были отданы, послание от Вильгельма заставило царя ограничить приказ четырьмя военными округами, непосредственно прилегающими к австрийской границе, и не включить три округа на германской границе. Но даже это означало мобилизацию вдвое большего числа людей, чем имелось в австрийских войсках, оставшихся дома, после того как главные силы выступили на Сербию. В любом случае обратный ход был дан слишком поздно. Утром 30 июля Вильгельм получил сообщение о русской мобилизации и написал на полях: «Тогда я тоже должен начать мобилизацию». Об этом выводе довольно быстро узнали в Генеральном штабе, который до этого выказывал значительное понимание целей Бетмана, но теперь решил взять быка за рога. Весь германский план кампании был основан на быстрой победе на западе, до того, как русские раскачаются. Поэтому способность Германии завершить мобилизацию была фактором решающей важности, и ее следовало начать немедленно. Если Россия начала мобилизацию, Германия не могла ждать.
К этому времени, однако, депеши из Лондона заставили канцлера почувствовать близость опасности. Грей подчеркнул, что Британия едва ли сможет остаться в стороне, если Франция вступит в войну. И тогда Бетман наконец стал требовать осторожности от Вены. Только попыткам это сделать пришлось сначала противостоять его же завуалированным намекам, что
