по своим делам.
В темнице обережница сняла с головы волка тканину и разрешила:
— Перекидывайся.
Зверь встряхнулся, по шкуре пронеслись зеленые искры и с пола поднялся уже человек.
— Я исчесался весь, — сказал он и присвистнул, оглядываясь. — Вот так покои.
— Тебе сойдут.
Лют, словно не услышал ее слов, растирал руки и плечи.
— Спину почеши, — он повернулся.
— Ошалел? Может еще и поцеловать? — рассердилась она.
— Можно, — ухмыльнулся пленник. — Ну, почеши, трудно что ли?
И передернул плечами.
— Врезать бы тебе, нахалу, — она вышла и закрыла темницу.
— Хоть пожрать-то дадут? — донеслось вслед.
— Обойдешься.
…Вечер принес нежданную метель. Непогода выла и стонала. Ветер швырял колючий снег в каменные стены, поднимал и нес белые вихри, качал деревья. Лесана сидела в своем покое, смиряясь с известиями, которые принес Тамир.
Обережники часто видят смерть. Иногда она проходит совсем близко, иногда касается темным крылом, а бывает, как сейчас, укрывает черным покрывалом тех, кто дорог, кто живет в сердце.
Рядом сопел на лавке утомившийся за столько дней пути Руська. Неужто и его — дите глупое — ждет такая же злая участь: хоронить тех, кто дорог, кто мог бы еще прожить очень-очень долго, но… не прожил? Ведь когда-то и ему скажут, что сестры больше нет. А, может, напротив. Вот так же, приехав однажды в Цитадель, Лесана узнает, что брат не вернулся…
***
Лют лежал на жестком топчане и дремал. Было тихо… Лишь изредка в дальнем куту кто-то вздыхал и ворочался. Но это не мешало, напротив, успокаивало. Когда хлопнула тяжелая дверь каземата, пленник приоткрыл глаза и усмехнулся. Лесана. Знать, поведет его с Главой беседовать.
Оборотень прикрыл веки, продолжая улыбаться.
— Эй, — позвала девушка. — Ты дрыхнешь что ли?
По голосу заметно, что удивляется. Хотя, что удивительного? Чем еще здесь заниматься? Плакать?
Мужчина со вкусом зевнул и ответил:
— Уже нет.
— Поднимайся тогда, — она отворила решетку.
Волколак встал и прохромал к выходу.
— За мной ступай, — буркнула обережница и направилась прочь из узилища.
Идти пришлось недолго — несколько переходов да лестниц.
Там, где в стенах горели факела, Лют зажимал глаза ладонями и недовольно рычал. Так поднялись на самый верх. Уже на четвертом ярусе крепости пленник отстал и поглядел в один из продухов в стене. Присвистнул: высоко! Кажется, до звезд рукой подать.
— Будешь ворон ловить, в поводу за собой таскать стану, — рассердилась Лесана и дернула оборотня за рукав.
Но он все-таки вдохнул полной грудью студеный зимний ветер, тянувшийся через продух, и лишь после этого пошел, куда тянули:
— Не надо в поводу. Просто у вас там воняет… Что уж и подышать нельзя?
Девушка промолчала. Он злил ее. Одним своим видом злил. Да еще нахальство это! Хотелось гнать стервеца до покоев Клесха пинками, и только здравый смысл удерживал от этого бесславного поступка. Чего уж над беззащитным-то измываться? Хотя… он-то бы ее жалеть не стал. Это уж наверняка.
Лесана распахнула дверь в горницу креффов, и Лют за ее спиной глухо вскрикнул от боли. Сияние лучин после темноты переходов, показалось ярким, как солнечный свет и больно ударило по глазам. Волколак закрыл лицо локтем и незряче ступил вперед.
— Ишь ты, какой нежный, — послышалось откуда-то слева.
— Тебе прутом по глазам стегнуть, поглядел бы, как стерпишь, — огрызнулся пленник и тут же получил затрещину от стоящий позади Охотницы.
— У меня уже весь затылок в шишках, — буркнул волколак.
— Говорливый… — протянул все тот же мужской голос. — Так что ты там про Серого рассказать хотел?
Лют стоял, по-прежнему закрывая лицо рукой:
— Свет погаси. Больно.
С ним тут не нежничают, а значит, нет нужды играть в вежество и смирение.
— Потерпишь.
Добро…
— Я-то потерплю. Но говорить ничего не стану, — зло ответил оборотень.
— Не станешь? Лесана, веди его обратно. Я без того в новостях, как рыба в чешуе, — равнодушно ответил обережник.
— Идем, — услышал Лют справа.
Тьфу!
— Стой. Буду говорить. Но погаси лучину, прошу. Больно очень.
Просьба далась нелегко. С языка иное рвалось, и сила в теле клокотала. Да только наузы Охотницы держали крепко. А сгибнуть без толку и смысла — затея глупая.
— Другое дело, — отозвался незнакомый еще Люту мужчина и задул светцы.
Лишь после этого волколак осторожно убрал от лица руку, давая отдых глазам. Человек, говоривший с ним, сидел с краю широкого стола, на котором в беспорядке лежали берестяные свитки. Лют посмотрел на Осененного. От быстрого взгляда пленника не утаились ни широкий пояс с медными чешуйками, ни цвет одежи, ни изувеченное лицо.
— Ну, так о чем ты хотел торговаться? — спросил мужчина.
Лют огляделся, заметил в углу скамью, прохромал к ней и уселся, нарочно повернувшись так, чтобы не было видно рдеющих в очаге углей.
— Я не хотел торговаться. Я хотел меняться. То, что расскажу в обмен на свободу.
— Нет.
Вот так. Без долгих словоблудий. Просто "нет". Ничего, ты, чернец-удалец, просто не знаешь, что тебе собираются предложить. А как узнаешь — согласишься, никуда не денешься.
— Почему? — будто бы удивился оборотень. — Тебе ведь нужен Серый. А я знаю, где он охотится, сколько волков у него в стае, сколько Осененных.
— Нужен, — согласился обережник. — Но мне не нужен отпущенный на свободу Ходящий.
— Тогда какой мне смысл рассказывать? — искренне удивился пленник.
— Говорить не так больно, как молчать, — заметил его собеседник.
— А умирать не так тоскливо, как жить в вашем погребе, — усмехнулся оборотень. — Ты тут вожак?
— Я.
— Ты странный вожак. Не хочешь спасать стаю. Серого без меня вам в жизни не поймать. Он хитрый.
— Справимся. Ну? Ты все сказал?
— Почему ты не хочешь меня отпустить? От сотни таких, как я, беды меньше,
